Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль

Айгнер Дитрих

Труднее всего обстояло дело с палестинским вопросом, в котором самым жестким образом сталкивались британские, арабские и еврейско-сионистские интересы. Искусство Британской империи, в которое Черчилль внес свой вклад в 1922 году в виде названной его именем «Белой книги», в течение последующих двух десятилетии заключалось в лавировании и непрерывных софизмах, сводившихся к желанию представить обещание, данное в 1916–1917 годах одновременно сионистам и арабам, на одну и ту же территорию, как документ, согласованный с обеими сторонами. Черчиллевская «Белая книга» была классическим документом этой политики проволочек; она подтверждала права обеих сторон и не удовлетворяла никого, кроме автора этого документа. Таким образом, проблема продолжала оставаться нерешенной. Но как бы ни стремился Уинстон Черчилль как представитель британской имперской политики избежать открытого конфликта с исламским миром, он в то же время никогда не отрицал своих теплых симпатий делу сионизма. Он издавна входил в круг друзей доктора Хаима Вейцмана, идея которого о британско-еврейской общности интересов произвела на него большое впечатление. Прежде всего это был стратегический аргумент в пользу безопасности британских коммуникаций с Индией, проходивших по территории верного Англии еврейского государства в Палестине; после того как в России разразилась Октябрьская революция 1917 года, в Англии появился страх перед революционно-разрушительным потенциалом «холодного семитского интернационализма». Черчилль заговорил об этой опасности в одной из газетных статей, которая была опубликована 8 февраля 1921 года под многозначительным заголовком «Сионизм против большевизма», в которой он указывал

на всемирно-исторический шанс, который давал возможность еврейскому народу реализовать свой потенциал, прежде чем он — как на родине погромов, России, — превратится в носителя всемирного движения переворотов. Он сам всеми силами способствовал образованию еврейских поселении в Палестине, поддерживая прежде всего в 1921 году проект электрификации, автором которого был его друг Пинхас Рутенеорг. Этим были заложены предпосылки для экономического развития страны и массового переселения евреев. Несмотря на то, что в течение тридцати лет он был в правительстве парламентским рупором сионистского лобби, Черчилль стал подвергать жестокой критике палестинскую политику своих преемников после того, как сам перестал представлять правительство и не нес ответственности за ближневосточные проблемы. Он все же испытывал глубокое чувство вины за британское «предательство», отразившееся в Декларации Бальфура, вышедшей в ноябре 1917 года. Не переоценивая значения отдельных свидетельств, небезынтересно знать, как сам Черчилль рассматривал двадцать лет спустя свою собственную позицию по еврейскому вопросу и сионизму. В неофициальной обстановке 8 июня 1937 года он сказал доктору Вейцману в присутствии просионистски настроенного лейбористского лидера Эттли и либерала Синклера: «Да, мы все виноваты. Вы (т. е. д-р Вейцман) знаете, что можете нами располагать… и то, что Вы скажете, имеет для нас значение. Если Вы потребуете от нас, чтобы мы боролись, то мы будем бороться, как тигры». Эта точка зрения могла стать причиной того, что все биографы Черчилля обходят молчанием его комплекс иудаизма и сионизма. Оскар Рабинович, уполномоченный Всемирного еврейского конгресса, в 1956 году использовал этот «удивительный и примечательный факт», заявив, что «именно эта страница вырвана из книги жизни Черчилля». Он сделал этот факт основой своего собственного исследования, в котором назвал Черчилля «одним из самых больших друзей, которых имел еврейский народ в течение всей его долгой истории». Однако, учитывая британские интересы в арабском мире, вклад Черчилля в первый период создания государства Израиль и позже, когда этот процесс затянулся почти на три десятилетия, остается неясным и спорным.

Была еще одна не менее острая проблема, требовавшая срочного решения. После первой мировой войны, которая не в последнюю очередь была выиграна благодаря провозглашенному лозунгу права народов на самоопределение, сразу же после декабрьских выборов 1918 года с прежней остротой встал ирландский вопрос. Вопреки распространенному мнению Черчилль не внес значительного вклада в его тогдашнее решение, а напротив, скорее способствовал обострению конфликта, сходного с гражданской войной. На него, как на военного министра, была возложена задача создания войск особого рода, которые должны были отвечать террором на террор. Как «черные и коричневые» эта кучка наемников получила печальную известность благодаря их бесчинствам и насилиям, несмотря на то, что они находились под защитой военного министра. В кабинете и перед общественностью он больше для вида говорил о жестокостях и немилосердных репрессиях. В то время Черчилль был решительно настроен против партизанской войны. После того как он стал министром колоний, наконец-то по поручению Ллойд Джорджа он провел переговоры с лидерами «Шин фейн», но и тогда он не скупился на солидные угрозы, раздраженный тем, что ему не удавалось добиться уступок от побежденного противника. Снова и снова, до последней минуты, он порывался применить насильственные меры, схватить рукоятку «боевого молота», который должен был урезонить мятежников. Переговоры на равных явно были неприемлемы для него, и когда 6 декабря 1921 года ирландские лидеры приняли, наконец, договор о разделе в значительной мере на английских условиях, он рассматривал это как триумф его «политики силы».

1921 и 1922 годы в общем и целом прошли для Черчилля достаточно успешно. Однако это продолжалось недолго: до того времени, пока его безрассудная смелость не привела правительственный корабль не только к качке, но и крушению. Повод — соответственно в арабском или ирландском вопросе — был незначительным, но стало очевидно, что коалиционный кабинет Ллойд Джорджа израсходовал свой запас терпения, который консерваторы как правящая партия могли разрешить ему. Падение правительства было вызвано международным кризисом, порожденным греко-турецкой войной 1921–1922 годов. В победном продвижении турецких войск, наступающих на «нейтрализованные» Дарданеллы, и в стоящем под Чанаком британском гарнизоне Черчилль усмотрел вызов империи, которому «ты должен противостоять, если не хочешь погибнуть». Конечно, он был не единственным членом кабинета, который ради еще большей военной славы Британии поддавался военной эйфории, но не подлежит сомнению, что он подогревал настроения внутри и вне кабинета особо воинственными откровениями. Наконец, ему принадлежит относящееся к 15 сентября 1922 года ультимативное требование к туркам, в котором содержится угроза военного вмешательства государств-доминионов. Благодаря мудрости местных британских военачальников этот ультиматум не был передан и таким образом была устранена угроза войны. И все же чанакская афера, в которой Франция заняла противоположную позицию, означала смертельный приговор для кабинета Ллойд Джорджа и второе Галлиполи для Черчилля. Консервативный Карлтон-клуб постановил в достопамятном вотуме распустить коалицию и вынудить таким образом становившегося все более нелюбимым премьера подать в отставку. Так для Англии закончилась эра Ллойд Джорджа; возвратиться «уэльскому чародею» больше не удалось.

Всеобщие выборы в ноябре 1922 года стали началом конца либералов как одной из двух крупных парламентских партий; казалось, что они означали и конец политической карьеры Черчилля. Его выборный округ Данди, который в 1918 году большинством в 15 тысяч голосов послал его в Вестминстер, пройдя сквозь бурную выборную борьбу, готовил ему разгромное поражение. Даже он, старый боец, был поражен размерами «фанатической ненависти», которая выплеснулась на него. И только то, что он находился в состоянии выздоровления после перенесенной операции аппендицита, оградило, по его мнению, от вульгарных проявлений гнева и рукопашных разборок. Почти в тот же день спустя 22 года после начала его политической карьеры ему казалось, что все пропало: работа, место в парламенте, политическая родина. Но были ли либералы, прижатые к стенке молодой партией лейбористов, для Черчилля действительно политической родиной? Уже в течение значительного времени он сомневался в политическом будущем «национал-либералов» Ллойд Джорджа; все чаще его раздражали партийное мышление и партийная дисциплина, и уже в 1921 году он намеревался положить конец «бессмысленному партийному спору», воплощая в жизнь свою давнюю любимую идею создания объединенной либерально-консервативной партии. Созданная внутри «партии центра» коалиция всех поддерживающих государство сил должна была покончить раз и навсегда с внутрипартийными распрями и привлечь внимание к чему-то действительно важному. И тогда, и позже он не скупился на проявления презрения и иронии, видя склоки «этих мелких душ», считая это не законом демократического государства, а демонстрацией фрак-ционализма политических пигмеев. Но где таилось это волшебное слово, этот пароль, под которым можно было собрать весь народ? «Имперская дань предпочтения» — идея, которую заронил ему в сердце его друг Бивербрук, — привлекала мало, уж лучше он будет «свободным либералом и антисоциалистом» в свите Асквита на выборах в декабре 1923 года. Но и таким путем нельзя было добиться мандата от Лестера. Когда же либералы Асквита помогли прийти к власти правительственному меньшинству лейбористской партии, он все же окончательно порвал с ними в январе 1924 года, и у Бивербрука сложилось впечатление, что он (Черчилль) был готов к любой авантюре, которая могла бы вернуть его в Вестминстер. В борьбе против «социалистической опасности» и «русских волков» от рабочей партии он нашел то самое волшебное слово, пароль, который был

ему так нужен. «Я думаю только об одном, — писал он 7 марта 1924 году лидеру консервативной партии Стэнли Болдуину, — как собрать и объединить все силы перед предстоящим натиском социализма».

Он начал борьбу в качестве «независимого антисоциалиста» и «сторонника конституции» (конституционалиста) против «хаоса и анархии» правительства, смиренное прямодушие которого могло показаться радикальным только жестко настроенным тори. Он действительно нашел теперь в рядах консерваторов достаточное количество друзей, которые хотели бы возвращения блудного сына на вновь обретенную политическую родину. Уже после дополнительных выборов в районе Вестминстерского аббатства они оказали ему действенную помощь в «его походе против социализма» в марте 1924 года; самые могущественные лорды от прессы Бивербрук и Ротермер предоставили ему свои самые массовые издания, миллионер Джеймс Ранкин финансировал его группу поддержки, которая имела определенное сходство с итальянскими фашистами; «золотая молодежь» английского общества демонстрировала ему свою поддержку и явную преданность в его борьбе против официального кандидата консервативной партии. Черчилль проиграл лишь 43 голоса, это был пустяк, но он выбрался из пропасти и нашел точки соприкосновения с теми, кто разделял его озабоченность по поводу «социалистической опасности», хотя и не выражал своего мнения столь резко.

В карьере Черчилля никогда не было недостатка во влиятельных покровителях, какой бы слабой ни была поддержка со стороны правящей партии. Старые друзья, такие, как лорд Биркенхед или лорд Бивербрук, старались, чтобы ниточка между консерваторами и ренегатом никогда не обрывалась полностью; «Другой клуб» оставался точкой соприкосновения и мостом внепартийного общения. Ведущие представители прессы со своей стороны также не скупились на поддержку. В течение двух лет бездействия Черчилля именно лорд Бивербрук был для него человеком, к которому он обращался за помощью или советом. Он оказался в этой ситуации исключительно приятным человеком, готовым оказать любую поддержку, если это способствовало его собственному политическому успеху. Биркенхед и миллионер Селвидж, которые и ранее покровительствовали ему, наконец-то организовали для него выборный округ со стопроцентной поддержкой, и в октябре 1924 года Уинстон Черчилль снова вошел в нижнюю палату в качестве депутата от Эппинга (графство Эссекс) — номинально как «верный конституции антисоциалист», а в действительности как консерватор. Избиратели же до конца его дней сохранили ему там свою верность.

Самые разные факторы способствовали тому, что уважение к Черчиллю сохранилось даже в течение двух лет его вынужденной бездеятельности. Первый том его военных воспоминаний («Мировой кризис», 1923) — книга, носившая печать его личности, но одновременно блестяще написанная история первой мировой войны, — был принят весьма дружелюбно; и в неразберихе этих нестабильных, сопровождавшихся политическими и социальными кризисами лет он сохранил если не партийную лояльность, то последовательность и верность своим убеждениям, что смог доказать. Это одинаково удивило как его друзей, так и врагов. При формировании нового кабинета Болдуин предложил ему не просто министерский пост, но второй по своей значимости пост министра финансов. И хотя Черчилль был политиком высокого класса, но для этого уровня его квалификация была тогда очень скромной. Что могло заставить Болдуина сделать такой выбор? Как ни странно, но первоначальной причиной было предложение министра здравоохранения Невилла Чемберлена, который увидел в этом сотрудничестве весьма многообещающие перспективы для своих социально-реформистских проектов — предположение, которое позднее вполне оправдалось. Общим для руководства консервативной партии было мнение, что гораздо выгоднее иметь Черчилля своим союзником, нежели противником. Предшественник Болдуина, Бонар Лоу, который придерживался совершенно противоположного мнения, скончался годом раньше.

Бесспорно, Черчилль был яркой личностью в новом кабинете; так же, как в критический период накануне 1914 года, в изменившихся обстоятельствах он руководил важнейшим ведомством. Если тогда самым важным было вооружение флота, то сейчас на первый план выступала задача приведения в порядок — после всех катастрофических потрясений — торговли, промышленности и финансов. Как только обозначилась первая послевоенная конъюнктура, еще очень неопределенная, поверхностная, стало ясно, что британская экономика не извлекла для себя никакой пользы из победоносной войны. Напротив, разрыв нормальных отношений, обусловленный инфляцией, репарациями, увеличивавшееся промышленное обособление прежних стран-потребителей выявили резкое сокращение объема мировой торговли, что отразилось на традиционно британских отраслях промышленного экспорта: угледобывающей, хлопчатобумажной, судостроительной промышленности и производстве стали. Обширные регионы страны превратились в зоны бедствия с хронической безработицей, которая в течение двадцати лет держалась на уровне миллиона человек. Организовать в данной ситуации помощь было тем сложнее, что советы экспертов по экономике и финансам часто противоречили друг другу, а возможности активного вмешательства, имевшиеся в руках министра финансов, были весьма ограничены. «Назад в 1914 год!» — звучал лозунг, но как это сделать, оставалось неясным. Влиятельная группа с центром тяжести в торговых и финансовых кругах Сити выступала за восстановление мировой валютной системы путем стабилизации английского фунта как ведущей международной денежной единицы. Но это, по общему убеждению, обусловило бы возвращение к золотому стандарту, от которого Англия отошла в 1914 году. В конечном результате предложенная многими экспертами стабилизация фунта на основе золотого паритета 1914 года свелась бы к десятипроцентному повышению стоимости британской валюты и связанному с ним дальнейшему ухудшению собственных экспортных условий. Из промышленных кругов поступили убедительные доводы против возвращения к золотому стандарту, которые разделялись ведущими теоретиками экономики, например, Кейнсом и другом Черчилля Бивербруком.

Черчилль, не обладавший для этой сферы деятельности ни соответствующими знаниями, ни особым интересом, полагался на своих экспертов и следовал рекомендациям совета, образованного в Сити, который стремился к возрождению Лондона в качестве финансового центра мира. Позже, когда стало ясно, что Черчилль принял неверное решение, ему не раз ставили в упрек его зависимость от интересов банкиров; среди этой группы критиков был и Дж. М. Кейнс, видевший подтверждение своим прогнозам. Впрочем, следовало поразмыслить о том, что последний часто консультировал экспертов самых различных направлений и действовал согласованно со всеми влиятельными силами страны, не считаясь с явно противоположной позицией Федерации британской промышленности. Нельзя, однако, полностью исключать и того, что здесь сыграли свою роль мотивы национального престижа, к которым Черчилль был всегда очень чувствителен. 28 апреля 1928 года, в день первого черчиллевского бюджета, несмотря на усилия Уолл-стрит, «британский фунт смог наконец-то открыто смотреть в лицо доллару США».

Насколько иллюзорными были ожидания, вкладывавшиеся в возвращение золотого стандарта, выяснилось очень быстро. Внезапный, немотивированный экономической ситуацией рост стоимости фунта требовал для выравнивания курса соответствующего повышения покупательной способности внутри страны, которая должна была осуществиться уменьшением денежного оборота, т. е. уменьшением кредитов и дефляцией цен и выплат. Особенно ощутимо проблема повышения цен на экспорт отразилась на британской горной промышленности, которая и без того вела борьбу с германскими репарационными поставками и дешевым польским углем. Условия труда здесь были ужасными, шахты работали на устаревшем оборудовании, были нерентабельны и могли выживать только за счет выплаты чрезвычайно низкой заработной платы. Чтобы сохранить конкурентоспособность, владельцы шахт решились на сокращение зарплаты на 13–48 % и на продление трудового дня. Для шахтеров речь шла теперь лишь о простом выживании, они выразили свое несогласие с этими условиями, и только финансовая поддержка правительства дала возможность на первых порах сдержать конфликт. Черчилль дал согласие на выплату этих денежных пособий, рассчитанных на двенадцать месяцев; в следующем, 1926 году борьба рабочих возобновилась с полной силой после того, как правительство приостановило дальнейшие выплаты и отказалось от участия в работе следственной комиссии от обоих партнеров. В течение одного месяца, с апреля по май 1926 года, эскалация конфликта горных рабочих продолжалась, она превратилась в самую крупную забастовку рабочих в истории Великобритании, активно поддержанную конгрессом тред-юнионов.