Франсуа Вийон
Шрифт:
Вийон прерывает нить своих размышлений и хватается за другую. Лишился ли он чувств? Или забросил свои «завещания», эту полуправду, в угоду настоящей мечте? Но разве его «завещания» — это простая придумка? Разве потрясение не есть факт возвращения к реальности? Трудно сказать, что произошло с поэтом, но внезапный кризис личности поэт воспринимает всерьез, и мы, видимо, должны поступить так же.
Но за молитвой сбился я,Как будто мысли мне сковало, -Не от излишнего питья…Вспоминая свое прошлое, рассказчик повествует
Усвоив законы логики — единственное, чем он обязан университету, — Вийон знает, что способности человека образуют единое целое и что атрофия одной способности ведет к гипертрофии другой.
А чувства, как на грех, проснулись;Затем — фантазия; за нейВсе органы вдруг встрепенулись! [154]Поскольку разум застыл, фантазия увлекает поэта. Что такое фантазия, забытые ли грезы, а может, его фантазия не что иное, как само «Малое завещание»?
Что это было: потеря сознания, галлюцинация, эпилепсия? Над этим еще будут раздумывать. Сам он будет впоследствии вспоминать о своем «потрясенном рассудке». Он достойно перенес испытание.
Последним его воспоминанием был звон колокола Сорбонны. Он отложил перо, помолился. И с этой минуты наступило помутнение рассудка. Пробуждение трудно, ибо действительность не имеет ничего общего с фантазией. Чернила замерзли. Очаг — без огня. Как же поэт «раздобыл» — оплатил — поленья и хворост? Он поплотнее закутался: так греются бедняки.
Тут мысли спутались в клубокИ разум мой вконец затмило.Я дописать строки не мог:Замерзли у меня чернила,Порывом ветра погасилоСвечу, — хотел огонь я вздуть,Да где уж там! [155]Таков образ бедного школяра. Не будем делать из него бродягу. Зима жестока и для самых именитых; люди видели, как секретарь Николя де Байе писал в своих бумагах, между двумя заседаниями Суда, о трудностях жизни профессионала, когда чернила замерзают в чернильницах.
«Реки сковало льдом, и народ в Париже специально переходил во многих местах Сену по льду, как по проезжей дороге. Все время шел снег, причем такого обильного снегопада никто никогда не помнил.
И было очень холодно, так что писцы рядом со своим стулом держали жаровню, где разводили огонь, чтобы не замерзали чернила, но чернила застывали на кончике пера через каждые два-три слова, так что записывать удавалось с большим трудом».
У секретаря есть жаровня. У поэта ее нет. Остается только посмеяться над его невезением. Так как пришло время заканчивать «Малое завещание», он прибегает к выражениям, столь милым сердцу судейских крючков, и берет заглавиями атрибуты своей нищенской жизни. Он вкладывает в эти слова не только всю свою целомудренную скромность, но и жестокий реализм. У него осталось лишь несколько медных монет, однако им приходит конец. Но кто в Париже XV века всегда имел палатку или павильончик, служившие во время войны жилищем, пристанищем для самых знатных баронов? Кто, даже если он не «тощ и черен», как щепка, всегда ест фиги и финики из Испании, которые первоклассные бакалейщики предлагают своим богатым клиентам? И Вийон не нищ, ибо сам себя относит к «средним» парижанам, как если бы он был из удачливых монахов.
Сие в означенную датуПреславныйДела идут неважно. И однако он отправляется в Анже и даже уточняет, что отправляется в «далекую страну». По правде говоря, для этого есть причины; одна из них такая: взломщика Вийона скоро будут искать в Париже, а другая — этот самый Вийон собирается устроить в Анже еще один грабеж со взломом. Он во всеуслышание объявляет о поездке в Анже, возможно, для того, чтобы его не искали там, где он будет на самом деле, то есть или в Бур-ла-Рен, или еще где-нибудь неподалеку от Парижа. Во всяком случае, он, кажется, чего-то боится, но в то же время спокойно, в ожидании Рождества, пишет свое «Малое завещание». Однако человек, который знает, что его ищут, вряд ли будет сочинять стихи, перед тем как улепетнуть. О краже в Анже вскоре заговорят в Париже, судьи оставят о ней память в своих книгах; но пока что это всего-навсего проект.
Истинная причина, скорее всего, та, о которой он сам говорит: Вийон уезжает, чтобы не видеть больше Катрин. Раненый любовник покидает страну своих разочарований. Но прежде чем покинуть Париж, он дает, или дал, дополнительное объяснение сей меры предосторожности — «удаления»; дело в том, что он распотрошил сундуки университета. Можно ли предпринимать путешествие в Анже, когда твой кошелек пуст?
У магистра Франсуа де Монкорбье нет средств, чтобы стать студентом, и в особенности чтобы стать учеником очень известного наваррского коллежа, единственного коллежа, который ни разу не закрыл своих дверей в самые трудные для него времена, когда Париж вел войну. Что касается Вийона, то его связывали с Наваррой достаточно прочные узы, так что иностранцем там он себя не чувствовал. Его бывший учитель Жан де Конфлан ведает теологией. А Жофруа ле Норман — бенефициант Сен-Бенуа-ле-Бетурне — собрал под свое крыло всех грамматиков Наварры. Места эти и новые люди не пугают Вийона: он знает, что в коллеж входят, как на мельницу, и что через него проходит такое множество учащихся, что никто ничему не удивляется. Всяк, кто хочет выпить и закусить, приезжает в Наварру. Впрочем, возможно, туда приезжают и чтобы послушать лекции.
Эволюция превратила и старый коллеж, основанный в XIII веке Робером де Сорбоном, в настоящий теологический центр, научный центр, где возрождение христианского аристотелизма — как Фомы Аквинского, так и мэтров, пришедших из нищенствующих орденов, — в 1460-е вновь дает жизнь схоластической науке, которую слишком часто замуровывали в формализм логических рассуждений.
У Сорбонны и Наварры есть одна общая черта: туда не берут юристов. Оба университета проповедуют бесплатный интеллектуализм. Нет — судьям, адвокатам и нотариусам! Там обучают ораторов, писателей, философов — их называют логиками — и теологов. Оттуда выходят хорошо образованные люди, способные мыслить и анализировать. Достаточно сказать, что Сорбонна и Наварра дают парижскому обществу элиту и достаточно много безработных.
Наварра отличается менее выраженной наклонностью к «Священной странице» — теологии. Там акцент ставится на логике и сопутствующих ей свободных искусствах «трех ветвей»: грамматики, риторики и диалектики. Коллеж играл не последнюю роль в великие времена истории — в блистательные годы становления французского гуманизма при Карле VI и его брате Людовике Орлеанском. Здесь похоронен Никола Кламанжский, под одной из плит бокового придела. Гордость библиотеки составляют книги, завещанные Пьером д'Айи и Жаном Жерсоном.