Франсуаза Фанфан
Шрифт:
Я смотрел, как она резала картофелины на брусочки, и думал, что Шо-Шо был, несомненно, крупье-мифоманом, а сердце у него остановилось наверняка от переедания: когда Мод стряпала, она масла не жалела. Но я поостерегся высказать ей подобные мысли. Ее толкование событий должно было оказываться истинным, потому что оно было красивым.
– Мужчины по глупости хотят всем управлять, – сказала Мод, устремив на меня пристальный взгляд.
Не знаю, рассказала ли ей Фанфан о моем намерении откладывать до бесконечности наш первый поцелуй.
– Поверь мне, надо больше доверять жизни! – заключила она, ущипнув меня за щеку.
Значит, Фанфан все-таки рассказала обо всем бабушке, но у Мод хватило такта ограничиться намеком. Заканчивая приготовления
После обеда Фанфан предложила мне в полночь пойти искупаться у дамбы. Начавшаяся июньская жара оправдывала ее причуду.
– Я не могу. У меня нет плавок, – трусливо ответил я.
– И у меня нет купальника. Но кто сказал, что нужен купальник, чтобы искупаться в полночь?
– Я устал. Лучше лягу спать.
– Ладно… я пойду одна. Без купальника… – с улыбкой добавила она.
Я поднялся в свой номер на третьем этаже, запер дверь на два оборота и, чтобы не передумать, выбросил ключ в окно. Завтра утром позову кого-нибудь, чтобы меня выпустили.
Фанфан прошла под моим окном, насвистывая какой-то мотив. Я, добровольный узник, смотрел, как моя сирена удаляется к морю и исчезает в черной ночи. И сразу же представил себе, как она раздевается на дамбе. Вообразил, как наши тела соприкасаются в воде. Мое мужское естество говорило мне, что я выбросил ключ исключительно по дурости. Меня преследовало видение, как ее ляжки раздвигаются, едва соприкоснувшись с моими. От вожделения меня бросило сначала в холод, потом – в жар. Фанфан – моя судьба. Права была Мод: надо больше доверять жизни.
Я попробовал открыть замок плоскогубцами с закраинами – замок не поддался. Взломать дверь у меня не хватило духу. Шум обеспокоил бы или разбудил постояльцев, а Мод едва ли одобрила бы взлом двери. Тогда я решил действовать как положено герою фильма. В конце-то концов, отец должен написать сценарий о нашей романтической любви. Я связал простыни и спустился из окна.
Фанфан на дамбе уже не было.
– Фанфан! Фанфан!
Она не отвечала, но я догадывался, что она где-то здесь, плавает в полутьме. Плеск выдавал ее. Я разделся и вошел в прохладную воду.
– Фанфан!
Я положил руку ей на плечо. Оно было как ледышка. Ужасное впечатление. На миг я подумал, что она утонула, но тут же заметил, что держусь за отполированное водой бревно, форма которого напоминала плечи и положенную на руку голову.
Я вышел из воды. Страсти мои поостыли. И тогда я утешился мыслью о том, что, если Фанфан действительно утонула этой ночью, я ее не потерял. Наша странная любовь приучила меня к тому, что Фанфан постоянно живет в моем воображении. Думаю, и с ней происходило то же самое. Вечный мрак не мог нас разлучить; во всяком случае, я не поддался бы однажды на зов моих чувств. Целомудрие казалось мне единственным противоядием против смерти.
Наутро Фанфан исчезла. Никто в гостинице «Глоб» не знал, куда она ушла. Я все утро ждал ее возвращения. Хоть я и понимал, что она улизнула, чтобы я помучился желанием, у меня не было сил притворяться, будто я не жду ее.
Весь городок готовился праздновать годовщину постройки дамбы Непомюсена и Эммы Соваж. Более тысячи их потомков, включая мужей и жен, хлопотали на берегу. Одни таскали дрова для костров, другие устанавливали столы. Все кухни городка пыхали ароматным дымом. Дети и подростки подчищали граблями дубовые аллеи или подстригали газоны. Крены и кузины неизвестно в каком колене встречались и заводили разговоры. Некоторые проживали в Миннесоте или в Калифорнии, несколько десятков Соважей переехали в другие районы Франции и прочих европейских стран, кое-кто обосновался в Африке. Раз в году ветви этой неповторимой семьи собирались в единое родословное древо. Они приезжали сюда, чтобы произвести перекличку; некоторые хотели, чтобы их дети, выросшие вдалеке от Кер-Эмма, не забыли, что принадлежат этому
Я позавтракал с Мод и мсье Ти, за столом выразил удивление по поводу того, что в Кер-Эмма никто не похваляется своими успехами. Члены клана проявляли скромность, каких бы высот они ни достигли.
– Нам противен дух соревнования, – ответила Мод.
– В городской школе детям не ставят оценки, – добавил мсье Ти. – Им просто говорят, делают они успехи или нет.
– А если они топчутся на месте?
– На них смотрят как на больных! – смеясь, заявила Мод.
Хотя в моих жилах не было ни капли крови Непомюсена, я ощущал себя членом большой семьи. Разве я не вышел за пределы возможного, постоянно сдерживая свои инстинкты? Я в такой же мере был Соваж, как и Крузо.
И после полудня Фанфан не показалась ни на минуту. Я знал, что теперь она готова на любые проделки, чтобы сломить мою волю: от своего она никогда не отступится. Как истинная дочь Кер-Эмма.
Наступил вечер. На берегу, вокруг костров, люди Кер-Эмма распевали «Песнь о дамбе», шутливый гимн во славу Эммы и Непомюсена, состоявший из сотни куплетов. В некотором отдалении молодые влюбленные потихоньку старались «поладить». Стало почти традицией в этот вечер завязывать любовные отношения между отдаленными кузенами и кузинами. Из поколения в поколение старики вспоминали дальних родственников и родственниц, с которыми «поладили» в эту ночь.
Беспокойство мое возрастало. Никто не видел Фанфан, с тех пор как она пошла купаться в полночь. Но ни ее родители, ни Мод и мсье Ти не тревожились. Должно быть, считали, что она смешалась с толпой. Напрасно искал я ее лицо среди собравшихся у костров.
У меня сохранялось впечатление, будто обломок бревна, который я принял сначала за Фанфан, потом – за ее труп, был знаком, предвещавшим катастрофу. Чем больше смеялись и плясали вокруг меня, тем больше крепло во мне предчувствие, что с ней случилось несчастье. Я представлял ее себе утопленницей. Меня преследовал образ бревна, танцующего на волнах возле дамбы. И я пожалел, что не поцеловал ее в губы хотя бы раз. Может, она покончила с собой, желая доказать, что не может жить без меня, или произошел несчастный случай? Свечи на столах казались мне погребальными атрибутами, цветы – траурными венками, и эта огромная семья будто бы собралась на поминки. Каким дураком я был, когда думал, что наша непорочность помогла бы мне пережить ее кончину; напротив, она усугубляла мое горе. Чувство незавершенности обостряло мою боль.
Я бродил по песчаному берегу, как вдруг в конце пляжа увидел девушку, которая плясала не очень классическое фламенко у костра, в кругу восхищенных зрителей. В основном это были молодые мужчины. Кто-то аккомпанировал ей на гитаре. Я подошел поближе. Это была Фанфан, наряженная в испанский костюм и размалеванная как проститутка. Все взгляды были прикованы к ее декольте. На ногах у нее были черные чулки, державшиеся кружевным поясом, который можно было видеть, когда юбка разлеталась в танце. Фанфан холодно посмотрела на меня. Отсветы пламени придавали ее лицу демоническое выражение. Она продолжала танцевать, раскачивая бедрами, дыхание ее становилось прерывистым, как во время оргазма. Мужчины следили, как извивается ее тело в ритме фламенко. Она улыбалась, слегка задевала мужчин, выставляла грудь и на прощанье гладила каждого по щеке. Волосы ее были распущены. Мелькали то затылок, то шея. Все ее желали; и у нее был такой вид, будто и она всех желает. Наши глаза снова встретились. Взгляд ее был жестким. Я понял, что она не шутит, что отдаст свое тело этим мужчинам, если я откажусь обнять ее. Она была на пределе и предпочитала замарать себя, но не быть ежедневно отвергаемой. Я на своем опыте знал, до чего страсть может довести человека, тем более женщину. Значит, она в этот день решила проявить нетерпение и не позволить мне устоять перед таким испытанием.