Фрау Шрам
Шрифт:
– Я знаю, ты белые любишь. На тебя смотрю - снова женщиной становлюсь!
– и она изо всех сил вжимает меня в свою мягкую морщинистую грудь. Целует продолжительно и шумно.
Нана замерла на пороге.
Красивая. Большая. Безразличная.
Красное с белым плиссированное платье. Черные лакированные туфли.
– Отпусти его, - говорит матери, - сама не видишь, у него глаза на землю скоро упадут.
– Вредная стала, сил нет ее терпеть.
Подхожу к Нане.
Целуемся.
Она
Она чуть отодвигает меня. Выходит, я только так подумал, а сам...
– Не надо.
Я и сам знаю, что "не надо".
– А где Рамин?
– спрашиваю.
– За хлебом послала.
Тетушка Марго вздохнула так, чтобы мы с Наной поняли, как ей тяжело тяжело вообще и особенно сейчас, на нас глядя.
– На кухню пойду, Оленьке помогу, - сказала она.
– Можешь уже не ходить, - съехидничала Нана.
Марго ушла и сильно хлопнула дверью. "Собачка" на замке не выдержала удара.
– Открой, - говорит Нана, - а то еще чего подумают.
– Надо же, какая вдруг щепетильная стала. Пусть себе думают на здоровье.
Она равнодушно пожала плечами, расправила платье и - на диван.
Я рядом с ней.
Она ногу на ногу.
Я закуриваю.
– И мне тоже...
– покачивает ногой, разглядывает свои туфли.
Туфли хороши. И платье. И она сама. Я говорю ей об этом и протягиваю пачку сигарет.
Опять пожимает плечами.
У меня стойкая привязанность к болгарскому табаку. Уезжая, я запасся двумя блоками "Ту-134".
Закуривая, Нана морщится.
– Дерьмо.
– Зато свои.
Не получается разговора. Отвыкли. И так каждый год.
Дальше - затяжное дымное многоточие.
– Так и будем сидеть?
– спрашиваю.
– А что мы можем еще делать?
– Ну, как что? Кашлять. Я умею кашлять в духе начала века. А ты?
– Пошел ты, знаешь куда!..
В дверь забарабанили. Бесцеремонно. Настойчиво. По всей видимости, ногами.
– Кто это?
– удивляюсь.
– Кто может быть, кроме Рамина.
– Она встала открыть.
Бейсболка козырьком назад, майка обрезана до груди, шорты по колено, перешитые из моих старых джинсов. Босиком, ноги грязные, в руках три чурека, сверху лохматая сдача. Разыгрывает пляску святого Витта.
– Мама, скорей... горячий!
– Иди поздоровайся с Ильей.
– Нана забирает у него хлеб.
– Салам, - и смотрит на меня исподлобья, как бы привыкает, потом забирается на колени.
Наши волосы смешиваются, я слышу, как пульсирует его висок. На влажной после моего поцелуя щеке - такой же запах, как в уголках Нанкиных губ.
Я вручаю ему фонарик.
– Держи, - говорю.
–
– Не может быть.
– Даже цвет такой же. Красный. А где батарейки?
Я развожу руками.
Он завинчивает крышечку, снимает бейсболку и кладет в нее коробку с фонариком.
Нана тупо уставилась в телевизор.
В телевизоре шесть шестируких дикторов подводят итог программы "Вести".
И вот на столе уже два сорта долмы: из виноградных листьев и кэлем-долмасы с каштанами. В вазочках из кузнецовского фарфора масло и черная икра; на большом блюде фаршированный перец, помидоры, баклажаны (здесь их называют демьянки или бадымджан), зелень: нэнэ-тархун-рэйхан. Мама приносит две бутылки "Чинара". Стекло запотело. Этикетки вздулись. Протирает чайным полотенцем. "Ой, мацони для долмы забыла!" Опять убегает на кухню.
Я за ней. Говорю:
– К чему такая роскошь? Икра... За "Чинар" небось переплатила.
– Икру сейчас полгорода едят. Браконьеров ведь не сажают. Не до них. Война. И потом... Ты раз в год приезжаешь. Знаешь, я иногда Рамина и Нану подкармливаю. Она ведь никак на работу не устроится, тяжело, безработица... Бывают дни, когда там совсем нечего есть. А я вот их накормлю и думаю, если я здесь кому-то помогаю, значит, и ты там голодный не останешься.
Наивная, подумал я.
– Ты с Наной, пожалуйста, не флиртуй больше. Уедешь - а я потом ее в чувство приводи.
Я пообещал:
– Хорошо. О чем речь, - говорю.
– Иди в комнату. Неудобно...
Пришла соседка с третьего этажа, Наргиз-ханум. Принесла большую коробку конфет и турецкие домашники.
Мама успела мне сказать:
– Будь осторожен. Наргизка вступила в Народный фронт. Бредит Эльчибеем. Ради бога, не говори ничего лишнего. Выдаст Марго Народному фронту, а это такое зверье!.. Я сама боюсь, узнают, что мы в нашем дворе прячем армянку.
Где-то через полчаса пришла тетя Фарида с четвертого. Родственница Атта-Ага. Она подарила мне стаканчик (армуды), из которого пил святой, узкую полоску черной ткани, кажется, от его рубашки и две пары турецких носков. (Конечно же - белых!)
Полоску материи надо скатать и носить в мешочке на груди, тогда можно не бояться сглаза и вообще многого не бояться. А из стакана пить как можно чаще, только...
– ...только умоляю тебя, ни в коем случае не водку, - попросила родственница святого.
Все расселись по-новому.
Мама предусмотрительно посадила тетушку Марго, единственную армянку, - не только за столом, но во всем нашем районе, - подальше от Наргиз-ханум, известной истерички.
Сама она, между прочим, заняла место между мной и Наной.