Фрегат Его Величества 'Сюрприз'
Шрифт:
— Да я никогда им и не был.
— Как и на то, что ты не хитрый лис: нет в тебе острого ума, способного заменить отсутствие привлекательности, элегантности и богатства.
— На хитроумие я тоже не претендую, — вставил Джек, хотя по временам и мне в голову приходят неглупые вещи.
— А Софи, повторю еще раз, настоящая красавица: а в Англии столько Адонисов — Адонисов умных, Адонисов с деньгами. Опять же, живет она как в аду. Две младших ее сестры вышли замуж — ты представляешь, насколько важно замужество для молодых женщин: положение, избавление, гарантия не остаться старой девой, основание рассчитывать на постоянные средства к существованию. А ты далеко, за десять тысяч миль с лишком, и в любой момент можешь получить заряд в голову, не говоря уж о том, что меж тобой и могилой лишь двухдюймовая доска. Между ней и тобой полмира, а между тобой и Дианой —
Джек некоторое время внимательно смотрел на него, напряженно размышляя, вздохнул, втянул живот и сказал:
— Мне нужно на верфь: мы сегодня вечером оснащаем новый кабестан. Спасибо за то, что ты сказал мне, Стивен.
Взять перо и чернила пришлось Стивену, открывшему свой дневник.
«Мне нужно на верфь, — заявил он. — Мы ставим новый кабестан вечером». Будь комната окутана пороховым дымом, будь враг на пороге, он бы не колебался, не смотрел задумчиво — а знал бы что делать, и действовал быстро и рассудительно. Но теперь он зашел в тупик. Что за мерзкую чушь я нес! Даже сейчас я сгораю от стыда, но в тот момент было еще хуже и больнее. В промежуток между моментом, когда он спросил у меня, знаю ли я, откуда растут здесь ноги, и моим ответом, дьявол прошептал мне: «Если Обри по-настоящему устал от мисс Уильямс, он снова повернется к Диане Вильерс. А тут еще с мистером Каннингом дела не улажены». Я это сразу почувствовал. И все же почти убедил себя, что последующие мои слова можно отнести к разряду тех, которые употребил бы любой честный человек — скажем я, если бы не было той привязанности. Не могу сказать любовной связи, поскольку любовная связь подразумевает обоюдные чувства, а у меня к тому нет никаких доказательств, только моя несчастная лживая интуиция. Я так жду семнадцатого. Я уже начал убивать время, словно нетерпеливый мальчишка: какое ужасное преступление. Надеюсь, морской праздник под корень срубит ни в чем не повинных шесть часов».
Праздничная церемония проходила по всему берегу Задней Бухты, от Малабарского мыса до форта, и похожая на парк полоса травы перед фортом как нельзя лучше подходила для наблюдения за подготовкой. Как и все виденные им прежде индуистские церемонии, эта обещала пройти с огромным воодушевлением, весело и при полном отсутствии организации. Некоторые группы были уже на пляже, их вожаки, стоя по пояс в воде, запускали в море венки; здесь, казалось, собралось большинство жителей Бомбея, все толпились на траве, облаченные в лучшие одежды, смеялись, пели, стучали в барабаны, поглощали купленные в маленьких ларьках яства и сладости. То тут то там образовывались нестройные процессии, горланящие пронзительной и мощный гимн. Жара, неисчислимое разнообразие красок и ароматов, гул раковин, рев труб, сутолока, мелькающие между людей слоны с переполненными башенками на спинах, запряженные волами повозки, сотни, тысячи паланкинов, всадники, священные коровы, европейские экипажи.
Чья-то теплая ладошка скользнула в его ладонь, и, опустив глаза, Стивен увидел улыбающуюся Диль.
— Ты очень странно оделся, Стивен, — сказала она. — Я едва не приняла тебя за топи-валла. У меня тут целый кулек понду, пойдем и съедим, пока не рассыпался. Имей в виду: твоя хорошая базарная рубаха в грязи — они слишком длинная, твоя рубаха.
Она повела его по вытоптанной траве к гласису форта; там, найдя свободное местечко, они присели.
— Вытяни голову вперед, — скомандовала Диль, разворачивая кулек из листа и кладя набухшее месиво между ними.
— Ну, вперед! Дальше! Сейчас ведь всю рубаху уделаешь! Ох, стыдоба. Откуда ты такой взялся? Что за мать тебя родила? Ну, тяни!
Разочаровавшись в идее научить его есть по-человечески, она встала, слизнула комок с его рубашки, потом села, поджав под себя смуглые гибкие ноги, прямо напротив него.
— Открывай рот, Стивен! — опытной рукой Диль скатала из понду шарик и положила ему на язык. — Закрывай рот. Глотай. Открывай. Так, махарадж. Еще. Вот, мой соловьиный сад. Открывай. Закрывай.
Сладкая, зернистая,
— Ты ешь неуклюже, как медведь. Глотай. Теперь подожди. Отрыгни. Ты не знаешь, как отрыгивать? Вот так. Я могу рыгнуть, когда захочу. Рыгни еще. Глянь-ка, глянь: вожди маратхов. — Появилась группа всадников в расшитых золотом алых тюрбанах. — Вон там в середине — пешва, а там — раджа Бхонсли — хар, хар, махадео! Еще шарик. Открывай. У тебя вверху пятнадцать зубов, а внизу еще меньше. Вот европейский экипаж с франками. Па-а, я их отсюда чую, воняют хуже верблюдов. Они ведь едят говядину и свинину — это все знают. В умении есть пальцами ты такой же неуклюжий как медведь или франк, бедняга Стивен. Может, ты иногда превращаешься во франка?
Ее глазенки пытливо вперились в него, но прежде чем он успел ответить, им пришлось податься назад перед колонной слонов, так плотно покрытых башенками, попонами и мишурой, что из под них виднелись только топчущие пыль ноги, а впереди — позолоченные и посеребренные клыки и загнутые вопросительным знаком хоботы.
— Я спою тебе марварийский гимн Кришне, — говорит Диль, и затягивает гнусавую песнь, рассекая воздух ладонью правой руки в ритм мелодии. Перед ними появляется еще один слон; из паланкина у него торчит шест с развевающимся на ветру вымпелом с надписью «Ривендж». Большая часть марсовых из вахты правого борта корабля сгрудилась там же, а их товарищи из вахты левого борта бегут следом, вопя, что так нечестно и теперь их очередь ехать. Соперничающий с первым слон «Голиафа», почти скрытый под массой радостных матросов в береговой оснастке, в плетеных шляпах и с лентами. Мистер Смит, морской офицер из разряда низкорослых, щеголеватых, подвижных, круглолицых и изрядно пропитанных портвейном, — некогда соратник Стивена по «Лайвли», а теперь второй лейтенант на «Голиафе» — едет на верблюде. Ноги его болтаются, свисая с боков животного. Он затерт между берегом и слоном, лицо находится прямо на уровне с лицом Стивена, футах в пятнадцати. Голиафовцы орут мистеру Смиту, размахивая бутылками, тот машет им в ответ. Видно, как рот его открывается и закрывается, но ни единого звука не долетает сквозь гомон. Диль продолжает петь, загипнотизированная монотонностью мелодии и потоком слов.
По мере того, как становится прохладнее, появляется все больше европейцев. Экипажи на любой вкус. Бесшабашная ватага мичманов с «Ривенджа» и «Голиафа», шествующая верхом на миниатюрных арабских лошадях, ослах и очумевшем буйволе.
Все больше европейцев, но индусов не в пример больше, поскольку кульминация близится. Берег почти весь покрыт темными фигурами в белых одеяниях, а рев труб перекрывает рокот волн, толпа на траве делается еще гуще, и экипажи могут ехать только шагом, и то не всегда. Кругом пыль, жара, веселье; над всей этой оживленной картиной в невозмутимом небе реют воздушные хищные птицы и стервятники, без усилий описывая круги, все выше и выше, пока наконец не становятся темными точками и не растворяются в синеве. Диль продолжает петь.
Оторвавшись от созерцания птиц и неба, Стивен опускает глаза и обнаруживает, что смотрит прямо в лицо Дианы. Она сидит в ландо под сенью двух абрикосового цвета зонтиков в обществе трех офицеров, вытягивавших головы в стремлении выяснить, что их задержало. Прямо перед экипажем две запряженные волами повозки сцепились колесами, возницы стояли рядом, поливая друг друга бранью, волы, подавшись в упряжи, дремали, а доносившиеся из-за занавесок женские голоса выкрикивали оскорбления, советы и приказы. Учитывая, что приплясывающая процессия заполонила пространство справа и слева от гласиса, ландо придется ждать, пока повозки не расцепят. Диана повернулась: жест, забытый Стивеном вдруг показался близким, как стук собственного сердца. Примостившиеся сзади слуги с зонтиками нырнули вниз, открывая ей обзор: пути назад через толпу не было, и она снова уселась на место, отпустив сидевшему напротив нее мужчине какое-то замечание, от чего тот рассмеялся. Абрикосовые зонтики снова вскинулись над ними.
Если такое возможно, она выглядела даже лучше, чем при последней их встрече: до нее было далековато, чтобы судить с уверенностью, но похоже, климат, от которого кожа большинства англичан приобретала желтый оттенок, являясь практически родным для нее, придал ей блеск, ранее — в Англии, не заметный. В любом случае, ее бесподобная грация осталась именно такой, какой он ее помнил: ему не было нужды изучать в ней что-то заново, ничто не нарушало прежних впечатлений.
— Что с тобой? — спросила Диль, прерывая пение и глядя на него.