Фрекен Кайя
Шрифт:
Еще несколько раз раздался ее крик: «Евгения, Евгения!» — потом хлопнула входная дверь. Фрекен Кайя так торопилась, что чуть не попала под свадебную карету, которая, звеня колокольчиками, как раз въезжала в ворота.
Но фрекен Кайя ничего не видела и не слышала — с того мгновения, как она вырвалась из дому, она всецело погрузилась в расчеты: надо было во что бы то ни стало уложиться в ту мизерную сумму, которой она располагала, а сегодня к тому же был субботний вечер, значит, продукты предстояло купить на два дня.
А в пансионе после ее
Фру Кант зажгла свечи в серебряных подсвечниках, она сновала взад-вперед, что-то мурлыча себе под нос, и без конца перебирала всякие щеточки и гребенки. Таким делом она могла заниматься часами: то пополирует себе ногти, то пригладит волосы, при этом охотно болтая со всеми, кто заходил в гостиную.
Всем хотелось ей что-то рассказать, а она рассеянно слушала эту болтовню, легко ступая, переходя на цыпочках с места на место и повсюду оставляя свою шаль.
В гостиную вошла фру фон Кассэ-Мукадель, расставила стулья как положено — они стояли так, будто только что поспешно ушли гости,— и села к столу раскладывать пасьянс. Фру Кассэ-Мукадель, крепкая, полная женщина со следами былого кокетства, раскладывала карты для всех девиц, живущих в пансионе, загадывая про «счастье в любви» и «замужество». При этом она кривила в улыбке красный похотливый рот, ее бросало в жар, и ей приходилось даже время от времени вставать, так она возбуждалась от тех сцен, которые рисовались ей, когда она глядела на карты.
Сестрицы Сундбю щебетали в столовой; комната буквально гудела от того нескончаемого потока слов, который безостановочно лился без всякого участия их мозга из их рыбьих ротиков; они говорили о том, кого сегодня видели, кому открыли дверь и кто такая эта невеста, причем этот бурный поток то и дело прерывался обращениями сестриц друг к другу: «Верно, Ие?», «Верно, Им?» — но только, чтобы хлынуть тут же с новой силой, и сопровождался он такой богатой микромимикой, что казалось, они боялись упустить драгоценное время юности и недоделать положенного количества ужимок в минуту.
Тем временем фру Кассэ-Мукадель бросила раскладывать пасьянс, вытянула вперед голову и уронила на круглые колени свои все еще красивые руки, чем-то напоминающие жирных белых кошечек.
— Кто это сейчас прошел к Спарре? — спросила она и поспешно подняла абажур, чтобы получше видеть, что происходит.
— Ну конечно, та девица в коричневой шляпке, как обычно,— сказала Эмми.— Но я больше не подам ему руки,— добавила она и поджала губы. Сестрицы Сунд-
бю взяли себе за правило демонстрировать свой протест против некоторой вольности нравов обитателей третьего этажа тем, что переставали подавать им руку, когда расходились после обеда.
— Да, это она,— сказала фру фон Кассэ и любовно поглядела на свои колени.
— Кто? — как всегда, с полуотсутствующим видом спросила фру Кант, выходя из спальни.
— Она была в кашемировом платье,— сказала Лис-си, которая уже снова сосредоточилась на невесте.
— Хотела бы я знать, будут ли сегодня там танцы? —
Это интересовало ее больше всего: она так любила, когда в доме звучала веселая музыка.
Лисси ей ответила, но, как всегда, невпопад,— это была особенность сестриц.
— Да, все они были в закрытых платьях.
Фру Кассэ бросила сухо, поднимая глаза от пасьянса:
— Невеста и должна быть в закрытом платье.
— Почему же? — спросили обе сестры вместе и вытянули шеи,— они всегда вытягивали шеи, когда задавали вопрос.
— Потому, что это умнее,— ответила фру Кассэ и Окинула сестриц колючим взглядом своих серых глаз.
— Да,— согласилась фру Кант, которая уже снова присела на диване,—но я охотно поглядела бы на красивую шейку.
Сестрицы молчали — тихий ангел пролетел по комнате. Потом обе бессмысленно захихикали, и Эмми села за рояль, чтобы, пока нет дома фрекен Кайи, украсть лишние полчаса для гамм.
Эмми уже играла, когда Арне Оули прошел через столовую и сказал по-норвежски: «Добрый вечер».
Он всегда ходил, опустив плечи, словно согнувшись под тяжестью своего молодого тела. В гостиной он тихо сел в углу и прикрыл глаза рукой. Так он мог сидеть часами, слушая скверную игру фрекен Эмми.
Эмми продолжала играть, а дверь поминутно отворялась, и кто-то всовывал голову в гостиную, чтобы выяснить, что там происходит.
— Да, что-то прохладно становится, дитя мое,— сказала фру Кант, повернувшись к Лисси, которая встала и подошла к печке. Двери здесь вечно стояли нарас-
пашку, поэтому в общих комнатах пансиона было немногим теплее, чем зимой на базарной площади.
Фру Кассэ смешала карты и беспокойно заерзала на стуле.
— Теперь ваша очередь, господин Оули,—сказала она и уставилась на норвежца. Глаза ее блестели.
Рука Оули медленно соскользнула со лба.
— Да,— сказал он и встал. Казалось, что он все, решительно все делал через силу: пересесть с места на место или задать вопрос стоило ему величайших усилий.
— Да,— повторил он, словно очнувшись от своих грез,— теперь вы мне расскажете что-нибудь про мою жизнь.
Лисси, которая вязала кружева,— сестрицы, видно, намеревались носить только кружевное белье,— выпалила с присущим ей даром вдруг изрекать весьма странные афоризмы:
— Фру Кассэ, как вы, наверно, жизнь хорошо знаете!
А фру Кант уже прошла, на цыпочках, легко ступая в столовую и, мурлыча себе что-то под нос, ладоныо стряхивала на пол крошки с обеденного стола.
Потом фру Кант все той же танцующей походкой проследовала на кухню, где Евгения мылась в свое удовольствие, опустив руки в лохань. Она всегда пользовалась уходом фрекен Кайи за покупками, чтобы детально заняться своим туалетом, и при этом выливала себе на голову не одну бутылку бриллиантина. А фру Кант все сновала между кухней и чуланом, то тут, то там подъедая остатки. Она любила подкрепиться вот так, между делом, и никогда не отказывала себе в этой маленькой радости.