Фрейд
Шрифт:
Когда Фрейду сообщили об этом, у него начался сердечный приступ, затем он потерял сознание, и его отпаивали бренди. Но трудно сказать, чем именно была вызвана эта реакция — чувством ответственности за судьбу пациентки, страхом, что эта история нанесет сокрушительный удар по его репутации и он потеряет практику, или и тем и другим вместе. Биографы Фрейда сообщают, что Эмма начала поправляться лишь спустя два месяца, а сделанная Флиссом операция навсегда изуродовала ее лицо. Но странное дело: той весной 1895 года она еще не раз вызывала к себе Фрейда, что навело того на мысль, что молодая женщина попросту влюбилась в него и ухудшение состояния Эммы и новые кровотечения были порождены желанием встретиться с ним и, возможно, соблазнить его.
Фрейд пишет Флиссу, что у Эммы было «три неожиданных кровотечения и каждое длилось
Вместе с тем Фрейд, безусловно, ощущал некий душевный дискомфорт из-за того, что оказался причастен к столь очевидному медицинскому провалу. Не исключено, что возникшее у Эммы чувство к Фрейду было по меньшей мере отчасти взаимным и он надеялся, что Эмма скрасит ему сексуальное воздержание, которого в тот момент он еще, по его собственному признанию, придерживался в отношениях с Мартой.
«Я чувствую себя ужасно несчастным из-за нее еще и потому, что по-настоящему полюбил ее», — признаётся он Флиссу в письме от 17 марта. При этом Фрейд вроде бы ни в чем не винит друга и даже пишет, что ругает себя за то, что втянул его в эту историю. Но вместе с тем все биографы отмечают, что в письме Флиссу от 20 апреля явно слышится скрытый упрек, если не обвинение: «Я потрясен, что столь страшное несчастье произошло из-за операции, которая считалась совершенно безобидной». В этой фразе явно угадывается то, как она должна была звучать первоначально: «…которая, по твоему утверждению, считается совершенно безобидной».
И Лидия Флем, и Макс Шур, и Пол Феррис сходятся во мнении, что именно с истории с Эммой Экштейн возникла первая трещина в отношениях Фрейда с Флиссом. Но тогда они были еще слишком нужны друг другу, и потому Фрейд, дорожа, по сути дела, единственным разделявшим его поиски другом, оттеснил возникшую неприязнь к Флиссу в «бессознательное». Внешне в их отношениях ничего не изменилось. Более того, в письмах 1896 и 1897 годов Фрейд несколько раз подчеркивал, что не только ни в чем не винит друга, но и считает, что в целом его подход к случаю Эммы Экштейн носил верный характер.
В ту весну Фрейд активно работал над правкой «Этюдов об истерии», и в мае 1895 года книга вышла в свет. Она включала в себя предисловие авторов, главу, повторявшую «Предварительное сообщение», а затем описание случаев «Анны О.», «Цецилии М.», «Эмми фон Н.», «Люси» и «Катарины». Завершали книгу очерк Брейера и написанная Фрейдом статья «Психотерапия истерии», представлявшая собой, по сути дела, первое публичное изложение психоаналитической теории и метода «свободных идей» как способа выявления скрытых причин неврозов. Книга, выпущенная тиражом 800 экземпляров, осталась практически не замеченной широкой публикой, и за 13 лет было продано лишь 626 экземпляров «Этюдов…».
Сама разработка и широкое применение метода свободных ассоциаций выходили за пределы психоанализа, так как сам этот метод нашел широкое применение в различных областях. «Понятие „ассоциация“ — одно из древнейших в психологии… различным видам ассоциаций было посвящено множество психологических трактатов, — писал М. Г. Ярошевский, разъясняя суть и значение этой инновации Фрейда. — Во всех случаях ставилась задача изучить работу сознания. Фрейд же использовал материал ассоциаций в других целях. Он искал в этом материале путь в область неосознаваемых побуждений, намеки на то, что происходит в „кипящем котле“ аффектов, влечений. Для этого, полагал он, ассоциации следует вывести из-под контроля сознания. Они должны стать свободными. Так родилась главная процедура психоанализа, его основной технический прием. Пациенту предлагалось в расслабленном состоянии (обычно лежа на кушетке) непринужденно говорить обо всем, что приходит ему в голову, „выплескивать“ свои ассоциации, какими бы странными возникающие мысли ни казались. В тех случаях, когда пациент испытывал замешательство, начинал запинаться, повторял несколько раз одно и то же слово,
98
Ярошевский М. Г.Указ. соч. С. 16.
Вместе с тем «Этюды об истерии» были в определенном смысле слова революционными не только и не столько потому, что содержали в себе целый ряд основополагающих тезисов будущего фрейдизма.
Как уже отмечалось, сам стиль или, как сейчас принято говорить, формат книги определял именно Фрейд, а не Брейер. И именно в «Этюдах об истерии» Фрейд и реализовал свою неутоленную жажду к писательской славе, создав некий новый жанр — «медицинская история». Фигура врача-писателя не была чем-то новым в мировой литературе, и многие врачи использовали в качестве сюжетов случаи из своей практики. Рассказы о душевной жизни женщины, в которые тесно вплетались ее самые интимные переживания, тоже уже были достаточно распространены в мировой литературе, и тут Фрейд вряд ли мог тягаться с Флобером или входившим в моду Цвейгом. Но в том-то и заключалась «изюминка», что Фрейд представлял все свои истории как абсолютно документальные, одновременно строя их вроде некого «медицинского детектива», в котором читатель оказывается в творческой лаборатории врача. Подлинная же тайна пациента раскрывается лишь ближе к концу, на основе исповеди, приоткрывающей те интимные стороны жизни, о которых в то время столь открыто говорить было еще не принято.
Добавьте к этому достаточно живое, в силу писательского таланта Фрейда, изложение — и мы получим главные компоненты того успеха, который впоследствии завоевали сочинения Фрейда у широкого читателя и что в значительной степени способствовало быстрой популяризации его теории.
Не случайно «Этюды об истерии» были весьма скептически встречены прочитавшими их специалистами по психиатрии и неврологии, но получили едва ли не восторженную оценку венского литературоведа профессора Альфреда фон Бергера. Не исключено, что фон Бергер написал эту рецензию по личной просьбе Фрейда, но когда он пишет, что «Этюды…» «пронизаны бессознательной и ненамеренно созданной красотой», «античной поэтической психологией» и т. д., это звучит вполне искренне. То, что от книги, заявленной как «научная», сильно отдавало беллетристикой, не только не смущало фон Бергера, но и, напротив, всячески им приветствовалось.
«Ученый, пустившийся в плавание по океану человеческой души, не может претендовать на холодную и трезвую объективность суждений, как бы он к этому ни стремился», — писал фон Бергер, расхваливая «Этюды…». При этом фон Бергер первым обратил внимание, что предлагаемая Фрейдом теория вполне может быть использована при анализе литературных произведений, с тем чтобы объяснить скрытые психологические мотивы литературных героев. Таким образом, фон Бергер, сам того не сознавая, стал, по сути дела, первооткрывателем «литературного» психоанализа.
Но, разумеется, расчет Фрейда строился на том, что читатель его историй — как любой читатель художественной литературы — начнет примерять проблемы своих героев на себя, копаться в собственной интимной жизни и в итоге признает справедливость основного посыла книги.
В сущности, почти все последующие книги Фрейда повторяли затем судьбу «Этюдов об истерии». Встречая скептическое, а подчас и откровенно враждебное отношение со стороны специалистов, они пользовались успехом у гуманитарной интеллигенции, находившей в проблемах пациентов Фрейда отголосок своих собственных проблем и их объяснение и использовавшей затем идеи Фрейда в различных областях творчества.