Фрилансер. Абсолютный хищник

Кусков Сергей Анатольевич

— Сеньор Шимановский? Готовы? — проснулся я от этого возгласа.

— Хуан, мы пытались! Но ты вырубился! — Извиняющийся голос Солёного в ухе.

— Да, сеньор председатель комиссии, — поднялся я, давя зевоту.

С пустым листком спустился. В лектории осталось человек пять. Неудачники, что-то пулемётом пишут, или думают. Вспоминают? Если не готов, перед смертью не надышишься. Ладно, не проскочили передо мной — ваши проблемы, ребят. Пересдача — штука сложная, даже если она по объективным причинам.

— Сеньор Шимановский? — Это гость из другой школы. Председательствует завуч, памятный по экзамену ИС. Пристяжной — вновь силовик, но просто

так его хакнуть нам не дадут. СЕГОДНЯ не дадут. Ночью пароль её высочества работал, но сейчас все всё понимают, и нас, войди в сеть ИГ, заблочат на раз.

— Альберно Томпсон, — начал я, положив листок перед председателем. — Родился в городе Лос-Анджелес тридцатого сентября две тысячи двести…

Краткая биография. Пара известных вещей. Описание упадка в тогдашней литературе. Роль в том, чтобы этот упадок не стал катастрофичным. Ничё так ответил. Встречные вопросы. Отвечаю, не критичные пока. Разминка.

— Следующий вопрос. Поэзия Второго Возрождения, — произнёс председатель.

— А могу сразу третий? — наглею я.

— Почему? — Завуч сузил глаза. Ждал подлянки. Правильно делал.

— Потому, что у сеньора Шимановского всегда был свой индивидуальный взгляд на многие политические процессы, и это отражается на его видении литературы. — А это заулыбался почти всё время до этого молчавший наш препод. Шоу началось. — Он всегда с интересом рассказывал свой взгляд на устоявшиеся произведения, и даже на литературные тенденции. И я бы сказал, что это взгляд взвешенный, человека, который думает, пусть он и несколько… Неверный.

— Почему же вы так, сеньор? — улыбнулся я. — Чтобы судить о верности и неверности, оную нужно доказать. А я свой взгляд аргументировал железно.

— Хорошо. Аргументируйте нам сеньора Гарсия Маркеса, пожалуйста, — «смилостивился» он. — Что возьмём? О, давайте классику. «Сто лет одиночества». О чём эта без сомнения спорная книга, поведайте свою версию?

— Всё просто. — Я разогнал восприятие, прогоняя остатки сна. — Это книга об истории семьи Веласкес.

Все члены комиссии, кроме моего препода, раскрыли рот от изумления от такого выверта сознания.

— Переселились в дебри, о которых никто не знал, — начал комментировать я. — Как и первые Веласкесы были генерал-губернаторами настолько отдалённой задницы Империи, что эти понятия сравнимы. Торговали с ними только цыгане — а с Венерой только метрополия. Затем инцест. Королева Аделина — плод любви своей мамы с пусть очень дальним, но родственником, представителем новой династии на троне в Каракасе. Оливия же Веласкес, её внучка, и Лукас Маршалл — кузены. Филипп Веласкес и их дочь, королева Катарина — тоже родственники, оба потомки королевы Аделины. Нашу королеву чаша миловала, но что-то подсказывает, что следующая королева вновь будет мутить с кровным родственником. Это просто предположение, но оно у меня есть.

«Угу, с тобой, Чико» — поддел внутренний голос.

Со мной, но ведь я родственник! Сиби не даст соврать, народ по внешнему виду сразу связь с династией определил.

— Это смелое обвинение, — произнёс «пристяжной».

— Это не обвинение, сеньор… К сожалению, я не в базе и не знаю какое у вас звание. — Трое остальных экзаменатора от этих слов скривились. Гэбэшник же укол выдержал. — Это не обвинение, это констатация факта. Эта династия несёт в себе проклятье. Но проблема в том, что альтернативы нет. Она ни капельки не выделяется на фоне других представителей элиты, кто теоретически мог бы встать у руля планеты. И у всех нас, у всего нашего

большого венерианского Макондо, будет примерно такой же конец, как у того. Будет буря, и привычную нам власть, сметут. Кто, когда? Не знаю. И Маркес не знал, что именно сметёт Колумбию его времени. Он просто знал, что власть в прежнем виде не удержится, кончит как Макондо.

Но главное, Буэндия — эгоисты! — расширил я глаза. — Аристократы и эгоисты, которые любят только себя и никого больше.

— Как Веласкесы, — добавил мой препод.

— Примерно. А если кого и начинают любить, это не делает погоды, как, например, брак королевы Леи, либо это кто-то из их собственной семейки, что опять же говорит об эгоизме, любви самих себя.

— И вы эгоист, сеньор Шимановский? — Это второй препод.

— Да. — А толку скрывать и врать себе? — Я тоже эгоист, и тоже люблю только себя. Остальных — использую. Даже тех, кто любит меня. Это хотели услышать? Но у меня есть отличие. Буэндия, Веласкесы — земледельческая аристократия. А я — нет. У меня свежие взгляды на окружающие вещи, я хочу вдохнуть струю, оживить то, что они делают. Получится, нет — не знаю. Но без свежей крови и свежих идей любая династия загнётся. Трагедия Макондо в том, что любовь могла бы спасти город, и она даже появилась, но было уже поздно. Я надеюсь, что на Венере ещё не поздно.

— Смелое заявление! — Это наш препод. — Значит, Гарсия Маркес совершенно точно знал, что через сотни лет на другой планете будет править такая династия, так?

— Не надо принимать буквально, сеньор, — мило улыбнулся я. — Всё вы поняли. «Сто лет одиночества» — это реквием по аристократии. Которая закукливается в своём эгоизме, не видя других путей контакта с миром, окунается в инцест. Не имея свежей крови и свежих взглядов деградирует и… Исчезает. Даже буря не была нужна на самом деле, Макондо умер и так, до неё. Буря лишь литературный приём, который хоронит то, что стало к тому моменту мертво. Это предупреждение нам, что так будет. И я, как вы говорите, имеющий собственную позицию, буду стремиться к тому, чтобы избежать, или хотя бы отсрочить этот сценарий. Буэндия должны интересоваться миром, должны взаимодействовать с народом, должны жить и любить, а не кипеть и вариться в собственном эгоизме и в собственной исключительности. Любые Буэндия, какие бы ни были у них фамилии. Иначе — деградация и…

— Буря, — досказал гэбэшник. — Опасные разговоры, сеньор Шимановский.

— Скажите это экспертам министерства образования. — Я криво усмехнулся. — Это они ставят в программу такие опасные произведения.

— Не перевирайте программу, сеньор Шимановский! — психанул и повысил голос второй препод. — Что это за клоунаду вы устроили? Это школьный экзамен, а не шоу у Кристиана Сальвадора!

— Сеньор, я привёл аргументацию под свои выводы, — зло парировал я. — Прав я или не прав, но я доказал, что имею право думать то, что думаю. Возражайте по тексту, где я не прав!

«Щенок!» — читалось на его лице.

— Уважаемые, предлагаю вернуться к этому вопросу чуть позже, — попытался разрядить атмосферу завуч. — Мы поняли, что сеньор Шимановский одарённый юноша. Но этого мало. Давайте всё же вернёмся к поэзии. Прочитайте нам что-то из той эпохи.

— Не хочу. — Я сложил руки перед грудью.

— Почему же? — коварно заулыбался гэбэшник, почувствовав, что настал их черёд мутить шоу.

— Потому, что меня не «втыкает» данная эпоха, — честно ответил я. — Скажу так, в ней нет НИ-ЧЕ-ГО, что могло бы обогатить мировую литературу.