Фронтовое братство
Шрифт:
— Альфред, — прошептала она. — Ты вернешься!
То был не вопрос. То была молитва. Крик, чуть ли не повеление Богу. Легионер не должен был погибнуть, пасть за нелепое дело.
Он кивнул и выдавил легкую улыбку.
— Я вернусь, Дора. Клянусь Аллахом, вернусь! Иваны не смогут убить французского капрала из La L'egion Etrang'ere. Кабилы [114] уже пытались.
— Альфред, ты должен мне писать! Каждую свободную минуту! Я с ума сойду, если от тебя не будет вестей!
114
Народ
Она ухватила его за шею и поцеловала так неистово, что испугалась сама. Ей казалось, что настал конец эпохи.
Она плакала. Слезы струились по щекам, оставляя борозды в толстом слое пудры.
— Посадка заканчивается! — орали полицейские вермахта. — Поезд отправляется. Двери будут заперты. При посадке держать наготове маршрутные предписания и отпускные документы! Бегом! Бегом!
Легионер медленно пошел к вагону. В двери остановился.
Дора погладила его по худощавому, изуродованному лицу.
— Прощай, девочка, — хрипло произнес он.
Она изогнула губы в вымученной улыбке.
— Нет, мой марокканец, не прощай. Au revoir! [115]
Он засмеялся.
— Правильно, au revoir. Скоро увидимся!
Малыш швырнул в открытое окно свой рюкзак. За ним последовал картонный ящик с тремя батонами кровяной колбасы, буханкой ржаного хлеба и двумя бутылками шнапса.
— Осторожнее, слабаки! — крикнул он. — Тяжелые боеприпасы для стрельбы в сортире!
115
До свиданья! (фр.). — Прим. пер.
И снова ринулся в объятья Линкора; та оторвала его от земли и поцеловала.
— Будь осторожней, здоровенный медведь, и возвращайся, — прорычала она низким басом. — Тогда мы сможем пожениться и завести детей — двадцать три штуки, таких же уродливых, как ты.
— Черт возьми, — засмеялся Малыш, — это будет лучшим делом моей жизни! Господи, как я жду поражения в войне! Двадцать три курносых ребенка, святые угодники! Мы зачнем первого в стоге сена, — весело прокричал он. — Я всегда хотел поваляться в сене. Тебе нравится его запах?
— Поросенок, — сказала Линкор своим мужским голосом. — Зачинать наших детей в коровьем корме? Такие вещи делаются в постели с чистыми простынями, а не в хлеву или в поле. — Звучно поцеловала его в щеку. — Поверь, ты станешь у меня воспитанным, варвар.
— Кажется, я скоро зашатаюсь, как пьяный. Я распаляюсь. — Малыш радостно улыбнулся. — Я жутко на тебя распаляюсь. Ты так же возбуждаешь, как лучшие из тех секс-машин, каких можно найти в Винер-Нойштадте! А это, знаешь, отличные машины, у них все шасси работает на самосмазывающихся подшипниках! — Он оживился, словно ему пришла замечательная мысль. — Эмма, когда война кончится, пойдем вместе в публичный дом — сама увидишь, что ты ничуть не хуже тамошних девок.
— Хам, — прорычала Линкор и так двинула его кулаком
Малыш склонил набок голову. Он походил на мальчишку.
— Ты должна простить меня за это. Сама знаешь, я не благовоспитанный аристократ.
— Ладно, ладно, медведь. И, пожалуйста, не заставляй меня плакать!
К ним подбежал фельдфебель полиции вермахта и заорал на Малыша:
— Садись в поезд, ленивый бык!
Малыш не потрудился взглянуть на него и звучно поцеловал Линкор.
Фельдфебель побежал дальше. Малыш не обратил на него внимания и продолжал стоять с Линкором.
— Слушай, будь осторожна, когда Томми начнут разгружать свои навозные телеги, — предупредил он. — Не любопытствуй, не высовывай ряшку!
Линкор улыбнулась. Глаза ее полностью исчезли в жировых складках.
— Это относится и к тебе. — Она ласково погладила его по щеке, почерневшей от сажи. — Мой прекрасный медведь, — прошептала она, — видит Бог, ты глуп, как осел, но какой ты замечательный! Не лезь там в герои, я хочу, чтобы ты вернулся. Пусть даже без ноги, но живым. — Она ненадолго задумалась и продолжала: — Может, было б не так уж скверно, если б ты потерял ногу. Мне тогда было б легче справляться с тобой.
— Эмма, ты спятила? Тогда я не смогу убежать, когда Иван разойдется. Порта сам говорит, что у тех, кто бегает быстрее, больше шансов пережить эту войну!
Полицейский фельдфебель вернулся. Встал перед Малышом, расставив ноги и уперев кулаки в бока.
— Скажи мне вот что, ефрейтор. Тебе нужно письменное приглашение, чтобы сесть в поезд?
Малыш, не взглянув на него, холодно ответил:
— Да, приятель, только пиши помедленней и сунь письмо в тот почтовый ящик, откуда производят выемку раз в неделю!
— Заткнись, ты… ты… — завопил фельдфебель, — а то будет плохо! В поезд, ублюдок паршивый, сию же минуту!
Он схватил Малыша и втолкнул в вагон.
— Через две недели я буду с тобой, — закричал Малыш из окна Линкору. — Отпуск на помолвку, отпуск на свадьбу — я попрошу все отпуска, какие только существуют!
Когда поезд тронулся, он едва не выпал из окна. Друзья в последний миг втащили его в купе.
— С дороги, — заревел Малыш, ринулся к окну и далеко высунулся. Голова его ударилась о железный столб. Лицо залило кровью из большой раны. — Урра! У меня трещина в черепе! Эмма, веди себя прилично, пока я не буду с тобой! Я скоро вернусь, — добавил он, указывая на голову.
— Конечно! — Она, дробно топоча, бежала по платформе на своих толстых ногах. Одной рукой задирала подол над массивными коленями, другой махала, держа в ней шапочку медсестры. Лицо ее раскраснелось. — Возвращайся, медведь, слышишь? Возвращайся ко мне!
Дора стояла у киоска. Махала рукой высунувшемуся в дверь Легионеру.
Женщина лет пятидесяти держала на руках трехлетнего ребенка. Она упала, и малыш с воплем покатился по асфальту.
Солдат в светло-сером мундире морского пехотинца вскрикнул от ужаса.