Фронтовые повести

Шарипов Адий

Но сегодня все были удивлены Петькиным искусством — борщ получился на славу, наваристый, душистый, ложку ткни — не упадет. Первым начал изливать свои восторги Батырхан:

— Ой, молодец, Петька, теперь я тебя уважать буду. Никогда такой борщ не ел, первый раз в жизни. Прямо как бесбармак!

— А что ты думал, — с неожиданной гордостью отозвался повар. — Это тебе не с ружьем играть. Нажал курок и пали себе в белый свет, как в копеечку. Тут талант нужен. Стрелять-то и я могу, а ты вот попробуй борщ свари!

Петька в армии не служил и потому выражался по-домашнему, по-деревенски, упрямо называя винтовку ружьем, а спусковой крючок —

курком.

Партизаны рассмеялись — с чего бы это вдруг в Петьке заговорило кулинарное самолюбие? В ответ Петька побагровел, хотел как следует выругаться — а на такое дело он был мастак, — но, посмотрев в сторону березы, под которой сидели Тамара и Шамал, сдержался, махнул рукой и — промолчал.

Когда партизаны оставили Петьку в покое, он пригладил обеими руками чуб и подошел к березе, где сидели женщины.

— Вы меня извините, конечно, — проговорил он, глядя на Тамару по-детски чистыми смущенными глазами. — Можно вам принести добавки?

Тамара подняла глаза на повара: парень был на редкость некрасивым — широколицый, лопоухий, неуклюжий, он стоял перед Тамарой, уперев руку в бок. Глядя на его позу, Тамара еле удержалась, чтобы не расхохотаться. Петька явно решил за ней поухаживать.

— Спасибо, я уже сыта. Очень вкусный борщ!

— Вы меня извините, — продолжал Петька, уперев и другую руку в бок. — Но чтоб потом не жалели.

Тамара ничего не ответила, перестала улыбаться, подумав, что парень и на самом деле влюбится, начнет ухаживать на смех всему отряду.

— Дак как? — спросил Петька, не меняя позы.

— Что как?

— Насчет добавки.

— Спасибо, большое спасибо, не надо. Если надо будет, сама попрошу.

— Значит, уже под завязку? — спросил Петька, показывая на горло.

— Под завязку.

— Чтоб потом не жалели, — заключил Петька, еще раз попросил его извинить и отошел с таким видом, что, дескать, мы еще посмотрим, чья возьмет.

Тамара взяла Майю на руки и вместе с Жамал отправилась на прогулку вокруг лагеря.

Тамара с первого дня горячо привязалась к девочке, без конца тормошила и тискала ее. Майя смеялась, отчего ее маленький носик становился совсем незаметным, приплюснутым, а это еще больше умиляло Тамару. Если бы она увидела это крохотное создание где-нибудь в другом месте в других условиях, она, наверное, не привязалась бы к ребенку так, как сейчас. Глядя на Майю, Тамара с особенной болью ощущала опасность недавно пережитого и с особенной грустью вспоминала свое детство. Девчушка живет, радуется лесу, солнцу, птичьим песням, радуется беззаботно и не знает, что творится в мире. Пламя пожарищ кажется ей забавным, грохот орудий — игрой.

Девочка пока что ничего не сознает. Она не знает, что и грохот орудий, и пожарища, и усталые лица людей, — все это борьба за ее детство, за будущее, за жизнь на земле.

Подруги сели на зеленой лужайке.

— Чего ты молчишь, Тамара? Я молчу, ты молчишь.

— Прости, Жамал. Взяла твою дочурку и размечталась.

— Если бы не война, у тебя был бы маленький?..

— Как тебе сказать, Жамал… Замуж я не собиралась, потому что не встретила суженого. Такого человека, которого полюбила бы. Детство у меня было нелегкое. Родилась в гражданскую войну, подросла, пошла на войну Отечественную. Как и все наше поколение… Отец с матерью умерли от тифа, когда мне было шесть лет. Взял меня к себе дядя. А жить трудно, голодно. Отдал он меня в детский дом. Там я и окончила десять

классов. Сейчас особенно часто вспоминаю те годы. Может быть, потому вспоминаю, что часто приходится смерти в глаза смотреть. А когда видишь смерть, очень хочется сказать спасибо тем, кто тебе помогал жить, кто тебя воспитывал. В детдоме мы и старших не слушались, и баловались, и дерзили им. А сейчас, если бы встретила кого-нибудь из них… в ножки поклонилась.

Тамара отвернулась, пряча набежавшие на глаза слезы; чувствуя недоброе, Майя заколотила ножонками по коленям Тамары, будто призывая ее не отвлекаться по пустякам.

— А потом поступила в педагогический институт. Окончила в сороковом году и попала по распределению в Епищево, преподавать русский язык и литературу в старших классах. Хорошо работалось. — Тамара вздохнула. — Учителя дружные, старики нас не зажимали, помогали в трудную минуту. Жить бы да жить… — Тамара опять вздохнула, с болью прищурила глаза, кивнула куда-то в глубину леса. — А теперь! Пришла нечисть. Топчут все доброе, возрождают все грязное, кормят предателей и думают, что за всей этой сволочью пойдет народ. Столько людей было здесь перед войной. Больше, чем деревьев в лесу. По вечерам песни, гармошка, веселье. Утром на работу выходят — залюбуешься. А сейчас все мертво, не слышно, чтобы корова замычала. Все разогнали, растоптали, сожрали. И после всего говорят, что они несут нам счастливую жизнь, освобождение. А дети? Сколько сирот пооставалось. Один раз шла на явку, в лесу наткнулась на мертвого мальчика. Лет восемь… В первый класс бы ходил. Распух. Блуждал, блуждал по лесу, да и умер от голода… Неужели хоть один фашист останется жить после войны?

— Успокойся, Тамара. Давай о чем-нибудь другом поговорим.

— Не могу, Жамал, не могу! Вот как найдет, не могу остановиться. Убивать их, только убивать! Убивать как зверей-людоедов!..

Солнце поднималось все выше. Пятнистая тень дуба легла на плечи женщин. Майя захныкала, потянулась к матери.

— Дай мне ее, кормить пора…

Тамара осторожно передала девочку, стала смотреть, как Жамал обнажает грудь, как нетерпеливо сучит нояжками и вертит головенкой Майя. Жамал вытягивала трубкой губы и лопотала ласковые русские и казахские слова. Картина эта всегда удивительно успокаивала Тамару, и она думала о том, что материнство сильнее войны…

Майя зачмокала, удовлетворенно засопела, и тогда только Жамал вспомнила о подруге. Она подняла глаза на Тамару, надеясь увидеть то же суровое, гневное лицо. Но у подруги в легкой мечтательной улыбке разошлись губы, потеплели глаза.

— А после войны мы встретимся, Тамара? Как ты думаешь?

— Говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся.

— А у казахов есть такая пословица: «Конь трижды проскачет по той тропе, на которую не думал ступить. Человек трижды увидит то место, которое не думал увидеть». Наша дочка, конечно, еще ничего не знает о Казахстане…

— Подрастет, будет ей лет шестнадцать, ты обязательно расскажи ей обо всем, Жамал. Пусть она вернется в наши края, пройдет по тем местам, где ты с ней скиталась. Может быть, встретит тех людей, у которых находила приют… Ты приедешь к нам, землячка? — Тамара потянула Майю за ножку.

Девочка оторвалась от груди и угукнула. Женщины рассмеялись.

— Я все говорю и говорю, — продолжала Тамара, — а почему ты ничего о своей жизни не рассказываешь?

— У меня в жизни нет ничего особенного.