Фру Марта Оули
Шрифт:
Как все-таки замечательно иметь свой сад. Может быть, когда-нибудь он у нас снова будет. И телефон!
Детям здесь как будто и не так уж плохо. Для мальчиков раздолье — носиться по всем этим пустырям, неприбранным дворам. А вот для Ингрид и Осе остается единственное развлечение — сидеть вместе с няней где-нибудь на задворках и играть в песочек. Я вспоминаю, как росли старшие, и мне становится жалко этих малышек. Ингрид ничего не остается, как беспрестанно насыпать песок в свое красное железное ведерко и переносить его от одной кучи к другой. Впрочем, в последнее время и для этого не было сносной погоды. Хотя, слава тебе, Господи, ты избавил меня в эти дни от застирывания детских вещиц на кухне.
В
Днем легче. Я тщательно обдумываю планы на будущее, и меня охватывает лихорадка нетерпения. Боже мой, Боже мой! Сколько же это может продолжаться? Кажется, мое сердце готово разорваться. И Отто все спрашивает, что же такое со мной происходит, он стал теперь таким чутким.
Просто невероятно, насколько его изменила болезнь, он научился замечать даже самые незначительные перемены в моем настроении.
Никогда еще я не любила своего мужа так сильно, как теперь.
На второй год нашего супружества из Англии вернулся Хенрик, он получил наследство от дяди, и они с Отто образовали компанию.
Со времени нашей с Отто помолвки я потеряла Хенрика из виду. Почти одновременно с нашей женитьбой он уехал в Англию и нашел там прекрасное место. Будучи в Англии, мы навестили Хенрика, и какое-то время они с Отто переписывались, а иногда я делала приписку на письмах Отто и в ответ тоже получала поздравления с днем рождения или по случаю прибавления семейства.
В период создания фирмы сложилось так, что Хенрик часто бывал в нашем доме, и мы много времени проводили вместе, втроем ходили в театр, иногда ужинали в ресторане и прочее.
Отто просто неописуемо восхищался Хенриком. И я с первого мгновения была невероятно рада ему, ведь его присутствие сближало нас с Отто. Собираясь вместе, мы любили говорить обо всем на свете. Хенрик всегда имел склонность к ораторскому искусству. И, как и в прежние времена, у тети Гулетты, в меблированной комнате Хенрика, мы дружно примерялись к разным точкам зрения, «обсасывали» всевозможные современные идеи.
Правда, сейчас многое изменилось. Хотя бы потому, что мы все приобрели жизненный опыт и научились лучше выражать свои мысли. Стали более лаконичными. Особенно Хенрик. Он, как всегда, был готов произнести по всякому поводу речь, но теперь его речи стали краткими, тщательно продуманными. Мне сдается, он стремился помочь нам в нашей семейной жизни. Наблюдая со стороны, он знал нас обоих достаточно хорошо и видел, как складывались наши отношения. Хенрик первый заводил речь о вещах, так или иначе касающихся наших отношений, при этом разговор носил общий характер; делая вид, что все это нас как будто вовсе не касается, мы с Отто в то же время успевали так много сказать друг другу, а Хенрик то и дело приводил новые аргументы «за» и «против», так что у нас с Отто прямо-таки открывались глаза. Это у нас-то, которые о многом и не подозревали, хотя оно и составляло нашу жизнь. Можно сказать, мы достигали равновесия и избавлялись от всего наносного. И вот когда многое наносное было удалено, я вдруг почувствовала какую-то опустошенность. Это было опасное чувство. Ведь мне было так хорошо в тот период, я могла позволить себе сколько угодно носиться со своими чувствами и ощущениями. На такого человека, как Отто, происходящее, несомненно, действовало плодотворно: он стал гораздо больше считаться со мной. Довольно долго он выстраивал мою жизнь, отнюдь не заботясь о том, что я, быть может, и не в таком уж восторге от своего семейного очага, от собиравшегося у нас общества и тех нравов, которые он упорно насаждал для всех нас. Ему было невдомек, что мои возражения — это отнюдь не причуды, обращать внимание на которые у него нет времени, ведь он, видите ли, так занят, чтобы наилучшим образом обустроить мою жизнь. И вот теперь он неожиданно понял, что убеждения Хенрика во многом совпадают с моими. Я убеждена, что большинство мужчин гораздо больше доверяют какому-нибудь своему другу, с которым встречаются лишь изредка,
Так я и плыла по течению, лелея свои собственные настроения и ощущения.
Хенрик устроил себе уютный холостяцкий дом в мансарде на Мункенвеен. М ы с Отто часто проводили там вечера: я обыкновенно сидела на угловом диванчике на террасе и болтала с Хенриком, который показывал мне свои художественные поделки и папки с рисунками, а Отто сидел за роялем. Он в то время серьезно увлекался музыкой, брал уроки у самой фру Онархей и разучивал очень трудные вещи. Для меня эти тихие вечера у Хенрика были подлинным отдохновением.
«Черт возьми! До чего же все благородно обставлено в доме у Хенрика! — сказал Отто, когда однажды вечером мы возвращались домой. — У него все так не похоже на другие дома, например, на наш».
«Да, это так, — согласилась я. — Но ведь в нашем доме все устроено исключительно согласно твоему вкусу… и если тебе самому не нравится…»
"Господи помилуй, у нас чудесный, красивый дом, я просто имею в виду, что он не такой оригинальный, как у Хенрика.
Ко всяким таким штукам я не так уж привычен, не знаю по-настоящему толк в этом, — добавил он немного погодя. — Но знаешь, Марта… ты-то могла бы устроить кое-что у нас в таком же духе".
Уж не помню, о чем нам с Отто довелось препираться как-то после обеда, кажется, о каких-то пустяках. Я была ужасно раздражена, замучилась, снаряжая детей на какой-то детский праздник. Мы сидели на террасе и пили кофе, и я была такой непримиримой, что Отто не выдержал и заметил: «Черт побери, но признай, что не всегда ты знаешь все лучше всех».
Тут как раз пришел Хенрик, а вслед за ним появились и дети бакалейщика Хейдала, которые зашли за нашими детьми. Меня порой просто бесило наивное восхищение Отто этими отпрысками крупного буржуа, особенно девочками, напоминающими взрослых дам в миниатюре, казалось, он даже был польщен, что эти дети снисходят дружбы с нашими. Теперь Отто сидел на веранде и внимал маленькой Юдит, которая подробно расписывала все балы, на которых ей довелось побывать за эту зиму, при этом девочка жеманилась и явно привирала.
Неожиданно послышались крики Эйнара и Халфреда, которые не поладили в чем-то, и Отто бросился в детскую разнимать их.
Мы с Хенриком невольно переглянулись и обменялись улыбками. Я смутилась, Хенрик, кажется, тоже. Чтобы как-то сгладить это свое смущение, я сама впервые завела откровенный разговор о наших с Отто отношениях. «Он ничего не замечает», — сказала я, как бы в оправдание ему, но мои слова прозвучали как обвинение.
«Да, он не замечает, что ты не такая, как все», — сказал Хенрик, пытаясь оправдать друга, но вышло это неубедительно.
Вернулся Отто, он поднял меня со стула и поцеловал.
«Правда Марте очень идет это платье? Разве она у меня не красавица?»
Он сказал это, несомненно, чтобы загладить запальчивость в недавнем споре. И тут же ушел.
«Ну, что же, поздравляю с новым платьем», — сказал Хенрик, взглянув на меня. И тут же отвел глаза.
Но недостаточно быстро — я успела перехватить этот взгляд, и голос у него был какой-то странный. У меня забилось сердце. Да ведь он влюблен в меня!
Я тогда не отнеслась к этому серьезно, решила, что это просто забавно. Боже мой, даже семнадцатилетняя девчонка не смогла бы воспринять это более бездумно, испытать более эгоистическую радость.