Фулгрим: Палатинский Феникс
Шрифт:
— Твои братья живы. Я провозгласил, что так будет, и сама Вселенная не посмеет мне возразить. Фабий, я выбрал тебя, и ты отправишься на Визас, нравится тебе это или нет. Мое решение неизменно.
Лицо медика побледнело и как будто мгновенно осунулось. Он поклонился вновь:
— Как прикажете, мой господин.
Фениксиец огляделся по сторонам. В апотекариуме царил упорядоченный хаос, в котором разбирался только Фабий. Вновь его тщательно продуманная «сфера влияния»… Он слишком привык к одиночеству, но скоро беспорядок исчезнет, а новые голоса прогонят тишину.
— Докладывай, — понизив голос, велел примарх.
Фабий помедлил.
— Результаты скромные. Причина не во внешнем факторе, а… во внутреннем изъяне.
Медик умолк. Фениксиец пристально посмотрел на него.
— Изъян в кандидатах? — спросил он наконец.
Апотекарий ничего не ответил. Фулгрим отвернулся.
Безмолвие Фабия говорило о многом: пагубный вирус, поразивший их геносемя, все еще представлял опасность. В клетках каждого из сынов Фениксийца тикала бомба замедленного действия. Даже кемосцы не обладали иммунитетом к смертоносному несовершенству. Геносемя брали у примарха — значит ли это, что в нем и кроется изъян?
Прежде такой вариант даже не пришел бы ему в голову, но сейчас показался слишком уж вероятным. Фулгрим стиснул рукоять Разящего Огнем; ему захотелось выхватить меч и порубить на куски все содержимое апотекариума. Отвергнуть саму мысль об угрозе для Детей Императора, уничтожить все ее следы.
Фениксиец ощутил на себе взгляд Фабия. Медик, чувствуя растущий гнев примарха, отошел и как будто заслонил собой оборудование. Интересно, как поступит апотекарий, если Фулгрим вытащит клинок, — попробует удержать его или отступится, позволив тому выместить злость на приборах?
Желание выяснить это усилилось, но вдруг Фениксиец резко зажмурился. За годы, прошедшие после отбытия с Кемоса, он стал удручающе вспыльчивым. Десятилетия разочарований превратили его в тень того, кем он был прежде. Сгибаясь под бременем проблем, Фулгрим порой мечтал вернуться в крепости-фабрики своей юности. Тогда он был доволен жизнью, полон простых устремлений. Сейчас все казалось ему слишком масштабным, и примарх словно бы каждый час боролся с трудностями нового бытия.
Фабий нес на себе такой же груз. Он так долго сражался за безнадежное дело, что уже не видел ничего, кроме битвы. Схватка с вирусом отнимала каждую секунду его существования, вытесняя все прочее — даже дисциплину.
Открыв глаза, Фулгрим вздохнул.
— Ингольштадт[3], — произнес он чуть позже. Заметив боковым зрением, что апотекарий замер, примарх повернулся к нему. — Ты ведь оттуда, верно? Любопытное название — архаичное, но с намеком на возможное будущее. Помнишь что-нибудь из детства?
— Немногое, — склонил голову медик.
— Расскажи. — Просьба прозвучала как команда.
— Я помню горы и бури. Запах поленьев в костре. Ощущение кожаных переплетов под пальцами… Библиотека, с настоящими книгами, а не коллекцией
— Этого достаточно. — Фулгрим впился в него взглядом: — Держись за свои воспоминания, Фабий. Пусть они станут твоей путеводной звездой. Ты меня понял?
— Да, — ответил тот.
И солгал, как понял Фениксиец. Но, возможно, со временем ложь сменится правдой. Он задумчиво посмотрел на медика:
— Фабий, когда мы закончим с Визасом, напомни повысить тебя. Не подобает рядовому апотекарию держать в руках судьбу всего легиона.
Развернувшись, примарх покинул безмолвного Паука в его паутине.
Уходя, он услышал, что музыка заиграла вновь.
3: Приносящие огонь
Громадные межзвездные просторы часто сравнивали с океаном, но скорее из поэтических, нежели практических соображений. Фулгрим находил эту метафору удачной: несмотря на все его усилия, оставшиеся на Кемосе моря были мертвыми, как и пустота. Черный вакуум, серые воды — одинаково холодные и бесплодные. Но в безднах океана и космоса таилось нечто живое. Голодное. Жестокое.
Когда «Гордость Императора» прожигала себе дорогу через глубины эмпиреев, примарх костями чувствовал дрожь корпуса. В недрах его сознания раздавались тихие отголоски воплей астропатических хоров — псайкеров мучили кошмары, пока корабельный навигатор искал безопасный маршрут. Из-за растянувшегося перехода через антиреальность экспедиция теряла драгоценные недели, но ускорить полет они не могли. Здесь требовалась идеальная точность, и Фениксийцу это нравилось, несмотря на досаду от неизбежных задержек. Но все же… Варп-путешествия так примитивны. Неэффективны, несовершенны. Возможно, однажды он поищет способ улучшить их.
Сейчас у Фулгрима имелись другие, более срочные заботы. Размышляя, примарх взвесил меч в руке и почти вальяжно сделал выпад, чтобы клинок увлек его за собой, куда пожелает. Разящий Огнем, как и любое хорошее оружие, обладал собственной личностью. В нем обитала частичка его создателя — пульсирующая искорка гнева, вечно ждущая, когда меч достанут из ножен и пустят в ход. Зачастую творец и творение действительно были неразделимы, и, независимо от желаний мастера, второе всегда перенимало что-то у первого.
Фениксиец усмехнулся, вспомнив, с каким непонимающим видом встретил Феррус его попытки объяснить эту идею. Среброрукий сын Императора инстинктивно проникал в суть любой машины, от простейшего заводного механизма до самой передовой когитаторной системы, но в искусстве не понимал ничего. Или, по крайней мере, так он утверждал. Фулгрим подозревал, что способности Мануса не ограничиваются техникой.
— Мы — нетронутые колодцы, — повторил примарх одно из присловий Хоруса.
У каждого из них были свои секреты, негласные пристрастия. Что такое человек, если не клубок тайн? И хотя Фениксиец с братьями — не люди, полубоги имеют такое же право на скрытность, как и поклоняющиеся им смертные.