Футболь. Записки футболиста
Шрифт:
Плакали чехи, плакали германцы, плакали болельщики — кто от досады, кто от радости, но все участники этой эпохальной драматической игры, по-моему, были глубоко счастливы, ибо они вершили историю, скрутили еще один венок на голову победителю — его величеству Футболу. Да что говорить, финал удался. В нем было все — интригующее начало, затем выравнивающее продолжение и, наконец, — герой, который может появиться только в таком матче — финальном, на «Уэмбли» — Бирхофф, забивший сначала один — ничейный гол, затем золотой… Хотя первый тайм не предвещал такого второго. И надо сказать, что чехи двигались быстрее, немцы выглядели уставшими… Лучшими на поле были вратари — Кепке и Коуба. Действительно же играть через три дня на четвертый в таком неимоверном напряжении немыслимо. Да еще и побеждать. Вот тебе и морально-волевые качества, которыми всегда кичились советские и пытаются русские футболисты. А чехи и немцы? У них это называется по-другому — профессионализм. Если ты не будешь таким, значит, не профессионал. И все тут. Немецкая команда еще раз показала себя как команда, которая, начиная как бы неважно, прибавляла от матча к матчу, самонастроилась, регенерировала, несмотря на жалобы Берти Фогтса о госпитале в его команде. Это удивительное качество, которым, по-моему, в современном футболе обладает только сборная Германии. Одни клетки погибают, другие берут на себя их функции. Не смог в полной мере проявить себя Клинсманн, тут же появился футболист, вытянувший команду в чемпионы и самого себя в герои и звезды, — Бирхофф. Чехам, вероятно, легче досталась победа над французами, они в первом тайме были свежее и все время терзали немцев, бросая вперед Поборского, пенальти за которого был все-таки сомнительным. Может быть, если бы его не было, сборная Германии так и не расшевелилась бы, но это еще раз говорит о ее внутренних резервах.
А сыграли все прекрасно — и английская королева, и Коль, и Гавел, и Мейджор. Чемпионат Европы-96, по-моему, стал заметным явлением международного футбола, особенно по сравнению с чемпионатом мира в Америке двухлетней давности. Он дал больше ярких, незабываемых игр, игроков, хотя и не сталкивались футболы совершенно разных школ — бразильский, к примеру, и голландский, не закручивались в узел позвоночники защитников от финтастых аргентинцев. В целом осталось впечатление от чего-то живого, мощного, страстного и драматического, подчеркиваю — драматического, ибо в футболе не может быть трагического — это все-таки игра, которая стоит мессы, но в ней не надо гибнуть за металл. И хоть мы и называем футболистов современными гладиаторами, это далеко не так — здесь, к счастью, дерутся, как в мальчишестве, до первой крови. Нововведение — играть в случае ничьей до «золотого» гола — мне понравилось. Но философами футбольной игры, по-моему, пока еще не найдено достойного решения проблемы окончания матча в случае ничьей. Об этом надо думать. Это очень серьезный стресс, слом, если хотите, когда вся игра зависит от умения не одиннадцати игроков, а вратаря и бьющего пенальти. А то, что я, как многие сейчас, бросаю камешки в сторону нашего футбола, так это от обиды, что на финальном празднике «Европа-96» нас не было. И самое главное — дело не в критицизме, не в ненависти к родному, когда, как говорят, и лежачего не бьют. Дело в том, что я на всю жизнь запомнил фразу Белинского: «Тот, кто любит свою Родину, должен особенно ненавидеть ее недостатки».
Наташка пила по-черному уже третий день, до этого она металась на своем красном жигуленке по городу от знакомых к знакомым и всюду искала Адамчика. Он пропал, вероятно, запив где-то. Она не могла без него и знала все его норы, где он мог прятаться от света и пить между играми. Он был старшим тренером команды второй лиги, и довольно успешным. Но привычка… Когда они поженились, то он был уже известным футболистом, но зажигал крепко. Наташка жалела его, видела, как он опускается на глазах. В компаниях она выпивала частенько вместо него, чтобы уменьшить удар, причитающийся ему. Вот так оно и вышло, что он стал со временем контролировать себя, а она стала срываться и срываться. Росла дочь, и все это было на ее глазах. Адамчик переживал, но сделать с Наташкой уже ничего не мог. Она срывалась покруче любого мужика, и в ход шло все — рестораны, гости, загулы с другими мужиками. Адамчик тренировал команду недалеко от Минска, в Гомеле. Временами она все-таки останавливалась, приводила себя в порядок и все еще сверкала красотой породистой блондинки с длинными колотухами на всегда модных корочках. Дочка росла под стать ей, любила компании с долгими посиделками. Дамой Наташка была авторитетной для небольшого города. По специальности инженер, она имела хорошее место в лучшем КБ, куда Адамчик устроил ее еще в пору своей футбольной играющей славы. Но время, распад друзей, исчезновение покровителей сделали свое дело — после одного из запоев она вылетела с этой работы и не устроилась уже никуда, живя на то, что приносил футбольный муж. Никто не мог остановить ее. Она в нормальном состоянии говорила, что это ерунда и что может бросить в любой момент и что тоска по мужу, который все время где-то зарабатывает деньги, толкает ее к стакану. Адамчик понимал, что с ней уже не справиться, и больше всего боялся за дочь. Каждый раз, когда он возвращался домой, он осторожно открывал дверь своим ключом и видел с ужасом то компанию жены в диком подпитии, то компанию дочки — покуривающих, надменных юношей, не обращающих на него внимания. Адамчик разгонял всех, ставил на рога дом, отвязывался на дочку, на жену, укладывал их спать кое-как, сам на кухне в тоске раздавливал пузырек на ночь и засыпал на кухонном диванчике. Утром он пытался собрать всю семью и вместе провести целый день. Но у всех были уже свои интересы. Он видел, что все уходит из его рук; чем лучше сыграла его команда, тем хуже становились дела семейные. Это было выше его сил, и он срывался сам. Благо его любили в команде и начальство многое ему прощало, когда к тому же еще и команда была на выходе в первую лигу. Он опять и опять уезжал в Гомель, а слухи доносили все больше и больше о выступлениях его жены. Стали поговаривать о его восемнадцатилетней дочке. «Ну, блядь, приеду домой, такое устрою, старую — в дурку, пусть лечится, а молодую заберу с собой, пусть живет со мной под присмотром отца». Так тянулось почти всю осень, команда заняла первое место и вышла в первую лигу. Адамчик был счастлив. Его невысокий рост, знаменитость в прошлом и успех в настоящем делали его каким-то беззащитным победителем; его все любили, двери перед ним открывались повсюду. Но черная мысль глубоко засела в его существе — Наташа и дочь. Что делать с ними? Там все катилось под откос и он, победивший на всех футбольных полях, перехитривший всех судей и заработавший хорошие бабки, не знал, кому это все принести, чтобы порадоваться. Дочку это не интересовало совсем, жену уже не интересовало, и он все больше и больше понимал, что несмотря на все победы, главное он проиграл и проигрывает — дорогих ему по большому счету людей — дочку, которую он любил безумно, несмотря на ее презрение к нему, ну и, конечно, Наташку, с которой он так много протопал и которая его все-таки вытащила. После последней игры чемпионата Адамчик затарился подарками и стал подгребать на своей «шестерке» к Минску. Осень стояла сухая, чистая, дорога была почему-то пустой. Он быстро добрался к подъезду своего дома. Поднял голову на освещенный вовсю девятый этаж с его квартирой, и что-то нехорошее прошлось по всему телу. Поднявшись на лифте и повернув ключ в двери, он вошел к себе домой. На столе был бардак из полупустых бутылок и каких-то закусок. Он распахнул дверь в комнату жены. В дупел и ну пьяные два голых человека мужского и женского пола, одним из которых была Наташа, пытались трахаться,
«Удар неправильный, а гол правильный». Была такая поговорка между нами — не знаю, существует ли она сейчас, но суть выражает точно, хотя кто из нас живет по сути? Почти все против нее. Так и бедный Адамчик, взлетевший над миром подобно шагаловским героям в белорусское небо, разгребая звезды руками, пробивается к сути с другой стороны, ибо правильный гол или голы привели его к неправильному пути — он пройдет это, возвращаясь, и вернется туда, где его будут ждать жена и дочь и прислушиваться к щелчкам поворота ключа в двери родного человека.
Летом шестьдесят пятого года в Москву прилетела сборная Бразилии. После чемпионата мира в Швеции команда бразильцев стала легендарной и не столько из-за того, что она стала чемпионом мира, а столько из-за того, что играли там совершенные гении футбола, такие как Пеле, Гарринча, Сантос. Приезд в Москву на одну товарищескую игру для фанатов и для футболистов стал знаменательным явлением. Более того, все футбольные команды мастеров класса «А» вне зависимости от того, где они находились в поездках по чемпионату, должны были вернуться в Москву и полными составами наблюдать игру бразильцев с трибун с целью изучения. На этот счет даже постановление Федерации было, ибо помню, что я в составе московского «Локомотива» прилетел всего на один день из Баку, где мы готовились к очередной игре с «Нефтчи».
Билетов на игру, конечно же, не было, но у футболистов были свои способы проникновения на стадионы. Так что я спокойно, взяв с собой любимую, двинулся в Лужники. День был облачным, и в руках возлюбленной был зонтик, в моей руке — книга, знаменитая в то время «Брат мой — враг мой». Народу навалило видимо-невидимо, в проходах началась давка. Я понял, что на свои места не сесть, и начал устраиваться, где попало, и в этот момент с верхних ступеней на нас навалилась толпа, нас смело и понесло на других. Помню, что кое-как мы вырулили, но из рук, как потопом, унесло все — зонтик, книгу, газеты… Стадион в Лужниках был переполнен тысяч на двадцать — болельщики сидели на головах друг друга в прямом смысле.
Собственно, почему я вспомнил эту игру. Нет, не потому, что я был восхищен игрой бразильцев, а потому, что для меня в этом матче играли два человека, два выдающихся футболиста — Пеле и Валерий Воронин, судьбы которых очень показательны: как смог справиться со своим талантом один и как не сумел другой… Хотя в футболе Воронин сделал, пожалуй, все, предназначенное ему Богом, а в жизни… Но сначала немного о матче.
Я бы не сказал, что увидел лучшую игру двух команд, одна из которых была чемпионом мира. Просто обстановка была приподнятая, особенная. Эйфория сделала удивительную аберрацию — казалось, что все, даже наши, играли лучше чем всегда. Но именно с той поры вошла в футбольный народ знаменитая поговорка, сказанная якобы бразильцами перед игрой: «Мы забьем столько голов, сколько захотим, а русские — сколько смогут».
Меня лично интересовала дуэль Пеле — Воронин, поскольку Воронина специально выделили в персональные опекуны для короля футбола. И у Воронина были все данные для этого — он, как известно, играл умело как в атаке, так и в защите. Да и по статусу не так уж плох — неоднократный игрок символической сборной мира на месте полузащитника. Но дуэли не получилось, потому что и Пеле, и Воронин сыграли прекрасно и хорошо, несмотря на то, что Арантес Ду Насименто забил два гола. Дело в том, что Пеле, как и подобает гению, делал все немного раньше — раньше успевал к мячу, раньше пробивал, раньше отдавал, раньше стартовал… Воронин пластался, часто блокировал Пеле, но все же в нужный момент, в момент равновесия, когда и великолепный Воронин был уже на последних, Пеле вдруг прибавлял и выигрывал ситуационный момент. В этом была вся загадка гения Пеле — он принимал уровень каждого игрока, кто играл против него, но в момент уравнивания он прибавлял всего на доли скорости, мастерства и если нужно было еще сверх того, прибавлял еще — у него не было верхнего предела прибавления. Это до сих пор остается для меня его загадкой, за счет чего, — иногда это казалось за счет физической одаренности, иногда за счет приобретенной на пляжах Копакабана техники, иногда за счет невероятного какого-то стимулятора, хотя это, конечно, бред, Воронин, если и проиграл ему, то только за счет корректности, уважения к Гению футбола: он ни разу не повалил его, ни разу не зацепил его, только мило извинялся и отряхивался сам, отряхивая Пеле. Это было очень показательным для Воронина. Он был, пожалуй, самым элегантным игроком нашего футбола, начиная от того, каким он появлялся ухоженным на поле и каким я его видел приезжающего в Центральные бани после игры на следующий день. Черная сверкающая «Волга», черный переливающийся костюм с белой нейлоновой модной тогда сорочкой и галстуком в жилу всему, да еще со слегка набриолиненным пробором ярко-черных волос посередине — он был красавчиком, он был любимцем. И по делу. Таких было мало. Практически не было. Он был идеалом. Были игроки, игрочилы с пороками, с червоточинами то в поведении, в жизни, то в игре, но их тоже любили, подражали, косолапящей походке Юры Севидова, сибаритской внешней развязности Гусарова и Понедельника и даже приносящей плоды корявости Вшивцева и Бурлачкина… Но Валерий Воронин был идеалом. Кстати, он умел красиво проигрывать, я это понял, когда защитники западных команд, в частности ФРГ, преодолев барьер обожания Пеле, начали просто убивать его на поле, после чего он и покинул большой футбол. И вот здесь я оценил еще одну черту великого Воронина — жертвенность: он не хотел строить свою игру и карьеру на унижении великой красоты и таланта. Пожалуй, эта черта и сыграла роковую роль в его дальнейшей судьбе, ибо Пеле, уйдя из футбола, двинул линию своей жизни все вперед и вперед, то играя за американский клуб «Космос», то снимаясь в кино, то тренируя средние клубы, то подвизаясь на поприще министра спорта и популяризатора кофе имени себя, а Валерий Воронин принял жизнь как данность, как жизнь совка, обрушившегося на него всей своей чудовищной силой, где не было ни космоса, ни министерства, ни кофе «Ворон…» Была только шашлычная на Автозаводской, собутыльники, любовь, сострадание и разбор, разбор игры вечный о том, что можно было все переиграть. Заставить себя быть равным с теми, кого он, в сущности, презирал: работники Федерации, хреновые тренеры, игроки хреновеньких денежных команд, — он не мог — прекрасная белая кость, белое офицерство среди красной швали футбола не позволили ему опуститься до плебейского футбола. И в то же время он позволил жизни опустить себя до плебейства очередей за зарплатой на автозаводе, возле которых он молча стоял, глядя под ноги, и получая подачки от работяг.
«Слышь, да это же Ворона, ты что забыл, блядина, брось червонец, Паскуале, ну сломался человек, тебя завтра тоже отоварят по балде, так надо же входить в ситуацию, стебанок…» Так образно говорили рабочие автозавода, собирая деньги для Воронина, которые он туг же спускал с любым подошедшим к нему… Что же случилось, почему другие, не все, но смогли устоять? Уникальный случай и в то же время обычный, ибо даже если судьбу Валерия Воронина проморгали, то что уж говорить о десятках футболистов рангом меньше, кстати, у тех хоть была степень собственной самозащиты, самопостроения, здесь же полная открытость, недоумение, удивление собой и миром в себе — жизнь так нужна какому-то шурупу для какой-то гайки и поэтому они нужны жизни. А я, который обладаю невиданным умением и нужен сотням тысяч, теперь уже не нужен никому. Не знаю. Наверное, врут, кто говорит, что он сломался психологически после аварии. Невероятно, он был слишком сильным человеком. Очень, вероятно, виноваты мы все, все его окружение, вся порочная система футбола, если такие ребята, как Воронин, уходят из жизни в то время, как его годки, чуть, может быть, талантливее, рекламируют растворимый кофе из Бразилии…
А что, собственно, случилось? Всего лишь в двадцать восемь лет он ехал по Рязанскому шоссе от матери в Москву на собственной «Волге». Задремав под утро за рулем, он врезается в блуждающий МАЗ, и в Склифосовском его собирают по частям, спасая жизнь. Лицо настолько изуродовано, что применяется пластика. Он спасен, он реконструирован врачами, но лицо его слегка неузнаваемо. Через полгода, в 29 лет, новый Воронин выходит на поле и играет за «Торпедо» еще полгода довольно успешно, но… Вот это наше отношение, всюду в мире оно работает на твое восстановление, ибо Запад знает, что такое пасть и восстать вновь. Совки этого не знают и не признают — либо ты с нами живешь, либо ты с нами умираешь, третьего не дано. Свист, плевки, косые взгляды. И он уходит. И все вокруг с этим соглашаются! Соглашаются — вот что ужасно и вот что преступление! Нет, ни в коем случае не отпустим! И создаются условия, климат вхождения в новую жизнь через команду, а не через пьянь и шашлычную. И может быть, потом отпускается на волю человек, который олицетворял собой «Торпедо» и советский футбол.