Футбол
Шрифт:
— Ладно, — сказал я. — Попробую. Стихи напишу и сочинение.
Вылетел из библиотеки на крыльях. Пушкинский конкурс! Стихи о Пушкине! Поход по родному краю!
Открыл наугад томик Державина.
Светил возжженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют.Это было непонятно, но прекрасно.
— «Светил возжженных миллионы
Я эти слова воскликнул, потому что их нельзя было прочитать, и все.
В испуге огляделся — никого!
Сквер, Державин, пушкинский конкурс и я.
Сел на лавку, залпом прочитал весь томик.
Какой чудесный дух крылами От севера парит на юг? —продекламировал я, озираясь.
Облака вверху были розовые, и я подумал, что еще не очень поздно, что хорошо бы пойти и поменять книжку, но, пожалуй, библиотекарша обидится, скажет: «Какой же ты несерьезный!» Мне не хотелось обидеть старую библиотекаршу. Постоял, постоял и пошел домой.
Лучей животворящих гений, О Пушкин — светоч! Славный росс!Мне показалось, что это не хуже, чем у Державина, и я возликовал.
О Пушкин — светоч! Славный росс. Лучей животворящих гений, Во мраке царств ты — пламень гроз, Где вместо молний — вдохновенье.Так вот и сочинилось в один миг. Меня словно подстрелили. Закружился на месте. «О Пушкин — светоч!» Побежал что было м'oчи домой, к сестре.
— Нина, ты только послушай! Ты послушай. Я раз-два — и получилось.
Прочитал ей стихи.
— Ну как?
— Дай мне двухцветный карандаш, — сказала Нина, глядя на меня своими глазищами, в которых ни ума, ни чувства, одна только голая красота.
— Возьми! Забирай! Расхватывай! — Я в горячке подбежал к моему столу, разбросав книги, нашел двухцветный карандаш, сунул Нинке. — Вот он, бесчувственная.
Нина приняла карандаш, запрыгала, закружилась, раздувая платье.
— Я не бесчувственная. Ты написал лучшие стихи! Ты как Пушкин!
Она подскочила ко мне, обвила шею руками, подпрыгнула, поцеловала и, крича что-то радостное и дикое, умчалась.
— Нет, я еще не Пушкин. Я пока на уровне Державина, — сказал я ей вослед, складывая руки на груди и поникая головой.
От собственных стихов голова моя и впрямь отяжелела и кружилась. И я отправлялся в путь неведомо куда.
На улице меня окликнул Вава:
— На футбол идешь?
— На футбол? С кем вы играете?
— Не мы. «Химик» играет с нашими, с «красными».
— А сколько билет стоит?
— Я не знаю, сколько стоит билет, мы всегда на прорыв ходим.
— Как
— На стадион легче проскочить. Если огреют прутом, все равно пустят. Идешь?
— Иду!
Побеленные известью, нетесаные доски забора были словно в шерсти, в шерсти белого медведя. Полезешь через такой забор и сам станешь как белый медведь.
Мы прижались к щелям. Старичок с прутом стоял метрах в десяти от нас.
— Этот как заводной бегает, — сказал Вава. — А поймает, ухо скрутит и за ворота. Вредный старикашка.
Мимо нас пробежала ватага мальчишек.
— Жмите за нами! Пацаны подкоп сделали!
Подкоп был широкий, могло проскочить человека четыре.
— Разбегаться в разные стороны! — приказали устроители подкопа.
Я лез вслед за Вавой. К подкопу уже сбегались сторожа, но мы успели проскочить на строящуюся, в лесах, трибуну.
— Порядок! — сказал Вава.
— А если билеты проверят?
— Ты что?! Этих проверяльщиков с трибуны скинут.
— А сидеть где будем?
— В проходе. У тебя штаны не новые и у меня не новые.
Самая хорошая, западная трибуна, из-под которой выходили на поле футболисты, была уже темным-темна от народа. Наша, восточная, достроенная только до половины, еще светилась пустыми местами, но народ шел потоком. Мальчишки и взрослые помоложе осваивали недостроенную трибуну. Устраивались на продольных бревнах, к которым не успели приколотить скамейки.
Я крутил головой, ожидая контролеров, да так и присел: над стадионом, как порыв низового, хватающего за ноги ветра, прокатилась волна надсадного, злого свиста.
— «Химик» вышел! — толкнул меня Вава локтем в бок.
Команда в синем рассыпалась по полю, полетели туда-сюда мячи.
— Разминаются! — хмыкнул с ехидцей дед-сморчок, сидевший рядом с нами на ступеньках прохода. — Наши не дураки зазря бегать. Силы берегут.
Дружественный рев потряс небо — это показались на поле «красные». За железнодорожной линией с высоких старых тополей сорвались стаи галок, пошли кружить над городом.
— Малина! Смотри, Малина! — вопил от счастья Вава.
— Где? — не понимал я, в чем дело.
— Рядом с Корягой. Вон Дурному мяч передал.
Дурной рубанул по воротам, мяч взвился свечой и улетел со стадиона.
— Дурной он и есть Дурной! — вздохнула наша трибуна.
— И чего его берут! — искренне огорчился Вава.
— Его для страха берут, — объяснил дед-сморчок. — Он как слепой бегает по полю, ни своих ног не жалеет, ни чужих. Ты вон на Муранова погляди. Этот о-о-о! Ему бы в столичных командах играть. Профессор. А Мальчик-то! Мальчик! Все о мяче знает, все умеет. Смена Муранову. Крышка «Химику»!