Фвонк
Шрифт:
«Ты слишком часто киваешь, чтобы подчеркнуть мысль или тезис, видимо».
«Нет, я так не делаю».
«Делаешь, притом мысль и кивок не всегда совпадают по времени, и иногда движение выглядит как неконтролируемое».
«Конечно же я все контролирую».
«Безусловно, нет, но я считаю, что ты хорошо распределяешь силы по дистанции. Это если говорить коротко».
Йенс молчит. Смотрит на Фвонка исподлобья, скрипит зубами, взгляд жгучий.
«Так ты считаешь меня скучным? — спрашивает он. — Скучным, да?»
«Вовсе нет, — отвечает Фвонк. — Я не думаю, что ты скучный».
«А вот и думаешь, — говорит Йенс. — Ты считаешь меня дельным, но бесцветным и по жизни нудным».
«Нет», — протестует Фвонк.
«Ты
«С чего ты это взял? — спрашивает Фвонк. — Я так не думаю, я хорошо к тебе отношусь».
«Конечно, что еще ты можешь сказать? А сам думаешь, что я бледная амеба».
Фвонк собрался возразить, но Йенс поднял руку — довольно, он не желает слушать. Потом допил чай и встал.
«Так, — сказал Йенс. — Я тут выворачиваю душу наизнанку, а что получаю взамен? Если так пойдет и дальше, то мне эта петрушка ни к чему, и тогда не быть тебе больше моим новым другом».
Хлопнул дверью и ушел.
99) Фвонк ошарашен и смущен — такое поведение далеко за гранью его понимания. Фвонк не изучал психологических теорий, не читал ученых книг о том, что может скрываться в глубинах человеческого сознания, в самых дальних и тайных его закоулках, а разбирается Фвонк, наоборот, в спорте и истории спорта, он много лет назад выбрал физкультуру именно потому, что заниматься психикой людей никогда не собирался. Но то, что случилось только что, совершенно ему не понравилось. Что бы это ни было, прогрессом в их с Йенсом отношениях это не назовешь. И пахнет жареным, вот уж воистину — сдавая жилье премьер-министру в депрессии, ты обрекаешь себя черт-те знает на какие неприятности. Подвох он почувствовал, еще когда ЖБК возникла в дверях его дома, ровно как он чуял недоброе, когда коллеги в Обществе спортивной и оздоровительной ходьбы шушукались по углам, но он не понимал, что стоит за его беспокойством. Падение нравов имеет множество обличий, а улыбка не всегда означает улыбку, никогда нельзя расслабляться. Сейчас Фвонк чувствовал себя ребенком, незрелым существом, объектом манипуляций, я маленький ребенок, оставленный дома один, думал он, рисуя очередного акварельного монстра из преисподней.
100) Той же ночью в собачью вахту, часа в четыре, в дверь начали колотить, сильно, требовательно, в бешеном, неконтролируемом, как показалось Фвонку, ритме, что ничего хорошего не сулит. Он вылез из кровати, натянул халат, сунул ноги в тапочки, хотя пол стал гораздо теплее после государственного ремонта, вот это оно умеет, строить умеет, я хочу сказать, государство умеет строить, бессвязно думал Фвонк, идя по коридору к двери и спрашивая не без раздражения в голосе, кто там.
«Это я, Йенс, твой кровный брат».
Фвонк думал было не открывать, но все же открыл, как-никак за дверью премьер-министр, это будет сопротивление властям.
Йенс кинулся ему на шею.
«Ты должен меня простить, — говорит он, — я почти не спал. Ты злишься? Я не знаю, что на меня нашло, давай подведем под этим черту».
Фвонк вырывается из объятий и пристально смотрит на Йенса:
«То есть ты признаешь, что вел себя недопустимо?»
«Да-да, я был совершенно невозможен, разозлился на твои слова, что я киваю непроизвольно, и стал приписывать тебе мысли, которых у тебя и в помине не было, это целиком моя вина, тут речь вообще не о тебе, а обо мне, я не в себе и говорю то, чего не собирался сказать, и все это печально».
«Да, это совсем нехорошо, — отзывается Фвонк, — тебе надо взять больничный».
«Вот ровно этого я не могу, — отвечает Йенс, — вот она — моя дилемма, как в капле воды, теперь ты сам видишь, с чем я мучусь и как, неужели это не вызывает в тебе сочувствия?»
«Вызывает, —
У Йенса дрожит подбородок.
«Мы снова друзья? Ты опять мой новый друг?»
«Ну да, — говорит Фвонк, — но чтобы такое поведение больше не повторялось».
«Понятно».
«И ты киваешь непроизвольно, выступая по телевизору».
«Я это знаю», — говорит Йенс.
101) В ночь на понедельник в подвальную дверь снова барабанят. Фвонк встает, начиная к этому привыкать, — так новоиспеченный родитель не засыпает глубоко, чтобы слышать звуки из детской.
«Мне приснился очень странный сон», — сообщает Йенс с нижней ступеньки.
«Я думал, ты не ночуешь здесь под понедельник», — говорит Фвонк.
«Обычно нет, — отвечает Йенс, — но мне нужно было дополнительное время на себя, я был не готов вернуться в действительность».
102) Они сидят на кухне за столом, налит чай, Йенс сжимает кружку двумя руками, по-девчачьи.
«Ну, слушай, — говорит он. — Мне приснилось, что я собрался пописать и вдруг увидел, что из головки торчит какой-то сгусток, клубок крови и жил, на вид противный, я застеснялся, что жена увидит, и поэтому стал осторожненько вытягивать его, но за ним полез наружу мочеточник, уже в этом было что-то зловещее, понимаешь, да, я испытывал, мягко говоря, беспокойство, стоя посреди ванной с собственным мочеточником в руках, я оглянулся, убедился, что жена на что-то отвлеклась, и быстренько выкинул все хозяйство в мусорный ящик под раковиной и выдохнул с облегчением. Но потом, позже, мне снова захотелось по-маленькому, и тут только я сообразил, что же я натворил, — если теперь пописаю, то моча разольется внутри и затечет неизвестно куда, что наверняка не очень хорошо, подумал я и решил потерпеть, и терпел, терпел, пока совсем не приспичило, тогда я сказал жене, что пробегусь на лыжах, а сам поехал в больницу, там была огромная очередь, я попытался объяснить свою ситуацию проходившей мимо медсестре, и тут же все кругом замолчали и стали прислушиваться, и все меня узнали, а сестра холодно ответила, что вряд ли это серьезно, поэтому мне надо занять очередь и ждать, как делают все. В холле там проходил фестиваль студенческой анимации, несколько сотен мультиков, я пытался смотреть, но не мог расслабиться, потому что чудовищно хотел писать и страшно жалел, что так глупо выбросил свой мочеточник в помойку. Что скажешь?»
«Да, странный сон», — сказал Фвонк.
«Думаешь, он о чем?»
«Честно сказать, не знаю. Возможно, в целом о системе здравоохранения или об очередях в больницы».
«Ты правда так думаешь?»
«Как вариант».
«Черт, с этими очередями мне надо было давно разобраться, но столько всего навалилось, руки не дошли, я не могу поспеть везде».
«Еще бы, конечно, тебе приходится думать очень о многом».
«Не то слово! Все остальные министры отвечают за что-то одно, а у меня все подряд, как принято говорить, весь спектр — политика внешняя и внутренняя, террор, рыба, птица, злоупотребления в начислении пособий и окружающая среда. — (Его тошнит.) — На мне всё, а всё — это ужасно много!»
«Да, всё — это много», — соглашается Фвонк.
«Но такой сон — это не шутки, надо что-то делать, надо звонить министру здравоохранения, вот прямо сейчас и позвоню, смотри-ка, а у меня ее номер в быстром наборе».
«Анна-Грета? Привет, дорогой соратник, да, это я, хо-хо, знаю-знаю, что сейчас довольно поздно или, скорее, рано, как посмотреть, знаешь, что хотел сказать — нам надо уже разобраться наконец с этими очередями в больницы, черт возьми, это ни в какие ворота не лезет, мы самая богатая страна в мире, а тут такое, хорошо, ладно, ладно, поговорим завтра, но это приоритет номер один, согласна, да, и оппозиция наконец-то заткнется, думаю я, ха-ха, ну все, ладненько, договорились, пока-пока».