Фырка
Шрифт:
– Люди – они, конешно, наблюдательны, – говорил Свирид, – но завсегда выдумывают пояснения, они жа – бесполезные заклинания, и сами в них верят, надеются, что это им поможет.
– К примеру? – спрашивала Фырка, почёсывая роговицы на макушке.
– Например, люди часто повторяют, толкуя об опчестве, в котором проживают да об своём начальстве, дескать, рыба гниёт с головы, – Свирид покхэкал со значением, что означало всезнающий смех и продолжил: – А ведь понятно и самому последнему запечному, што рыба, как и всякая жрущая тварь, гниёт с брюха, с требухи.
Ай, верно говорил Свирид! Фырка собралась вспомнить ещё какие-нибудь
– Что имеешь доложить? – внятно и очень строго спросил блондин.
– Информацию, господин Грамотей, – подобострастно пробулькал водяной и пустил по воде очередь пузырей, от большого до малого. – О переступлении черты залётной чертовкой.
Фырка затаилась до тоньщины осоки. «Сам Недоучка! Вот и послед… следствие!»
– Всего лишь? – поморщился блондин, поправляя клапан кармана на френче.
– А вы послушайте! – недоросточек зашевелил пёстрыми волосами, вытянул до невозможной вытянутости щучью пасть и зашептал Грамотею в ухо. Тот, хотя и морщился пренебрежительно, слушал сосредоточено, лишь трижды вмешавшись в шёпотный доклад, но не прерывая водяного. В первый раз Недоучка сказал «ага», во второй воскликнул «подстрекательство!», в третий, заключил – «понятно…»
Фырке тоже стало понятно. Едва слышно, стрекозой – стрекозой, на бреющем полёте, чуть ли не касаясь травы и огибая репей, она убралась от реки подальше. «Надо подумать, – думала Фырка. – Надо подумать».
Чуткая барабанная перепонка Грамотея уловила чужую тревожность. Он закрыл ухо ладонью. Его можно оставить в размышлении, но… Опять требуются пояснения.
Грамотей Недоучка, – как же его когда-то звали? А-а, неважно! Родился человеком, и пришло время, нарядился гимназистом. И ходил в свою гимназию, огибая старое кладбище и новую водонапорную башню, двигаясь наискосок через Владимирку, мимо шляпной мастерской, в которой ничего кроме картузов и фуражек отродясь не шили. Вот это-та мастерская, над входом в коею вензелилась надпись «Салон», и сбила гимназиста с проторенного пути классических познаний на извилистую дорожку проклятий и заклятий.
А ведь и день-то тогда случился не совсем обычный. Бакенбардовый гимназический наставник послал первого попавшегося ему под руку недоросля с поручением. В Армянский переулок. Поручением был увесистый свёрсток из грубой фабричной бумаги, а для найма извозчика недорослю была вручена целая полтина, пятьдесят копеек серебром. «Ха!» – сказал сам себе гимназист, выйдя из учебного корпуса, и договорился с развозчиком картузов, что тот поедет на Бульвар через Маросейку, а за крюк получит двугривенный. Двадцать копеек гимназист подготовил своих собственных, радуясь навару, ибо рос в семье не шибко состоятельной, а коляска бежала весело, под кряхтенье рессор и анекдотцы развозчика о кружевных женских панталонах, анекдотцы, которые тот выдавал за собственные наблюдения из ночной городской жизни. Такие разговоры настроили гимназиста на фривольно-мечтательный лад и, спрыгнув у пекарни на углу, он, подскакивая козликом, направился по заданному адресу, романтично разглядывая барышень и душно-фантазийно, строгих мадамов. Уже в переулке он посторонился с мостовой, опасаясь лакированного
За парадной дверью, приветливо и широко распахнутой привратником перед дамой, и служебно скучно перед посыльным-гимназистом, оказался холл, уходящий в массивные двери с бронзовыми табличками на них. «Так это контора», – понял недоросль.
– Вам сюда, – сказал, оглядев мельком свёрток, бородатый «эспаньолкой» привратник и ткнул коротким указательным пальцем в перезрелой вишни цвета дверь с табличкой «оценка». – Но придётся подождать, там посетитель, – и ткнул указательным пальцем другой руки в венский стул у стены.
Гимназист почему-то догадался, что посетитель – это та самая дама с лебяжьей шеей. Он сел на стул, тут же показавшимся неудобным. Повертевшись и поёрзав, недоросль понял, что причина неудобства вовсе не в сиденье стула, а в нём самом, в сидящем на стуле. И даже не одно – беспокойств образовалось два: свёрток на коленях и «лебяжья шея» за дверью.
– А…, – собрался задать бессмысленный вопрос привратнику гимназист, но тот куда-то пропал.
– Вы что-то спросили? – из полуоткрывшейся двери с надписью «оценка» выглянул конторский необычного вида. Конторского на нём был мундир, немного схожий с формой гимназиста, однако и всё же, больше похожий на форму дворника из богатого околотка, только без фартука, да гладко выбритые щёки. Глаза же и руки получились совсем уж не конторские. Глаза – горячие, руки – холодные.
Гимназист почувствовал их лёд на локте, сквозь сюртучок, – это конторский обхватил его руку длиннющими пальцами. Жар от взгляда проник недорослю под и за веки, и слёзы сами потекли к уголкам губ, цепляясь за пушок усиков.
– А-а-я…, – замычал гимназист, перейдя от первой буквы алфавита сразу к последней.
– Я долго буду ждать?! – требовательно и громко, но никак не капризно прозвучал женский голос, а дверь распахнулась настежь и «лебяжье шея» воззрилась на конторского. Недоросль мог поклясться, что увидел, как дама поддала конторскому коленом, ибо тот слегка подпрыгнул, а гимназист обнаружил в просвете распахнувшейся тёмно-зелёной узкой юбки ажурный чулок и смуглую полосу обнажившейся ляжки.
– Сей момент, госпожа Берстенёва! – поспешил заверить даму конторский. – Сей момент прибудет посыльный, мне уже телефонировали.
– А может посыльный – этот молодой кавалер? – подняла бровь, похожую на соболью, Лебяжья Шея, вторую – горностаевую, оставив на месте.
– Вы сударь, от шляпного салона? – обратился к гимназисту конторский. Недоросль кивнул.
– Посылочка?! – конторский показал подбородком с ямкой на свёрток.
– Да, – отчего-то сипло ответил гимназист и протянул свёрток, который сразу же упал и раскрылся.
– Ах! – воскликнула дама.
– Чёрт! – взвизгнул конторский. Зрачки его стали холодными, а ладони покрылись испариной. На мозаичном полу лежали чёрные камни, похожие на древний уголь кокс, а на них плавно опускались необычные золотистые перья птицы.
– Нас вновь надули, или я чего-то не знаю, господин Ларискин? – Берстенёва впилась взором в конторского. «Ведьма!» – вдруг решил гимназист. Мало того, и также вдруг, он проявил недюжинное знание, превышающее любую интуицию, возопив: – Птица Феникс! Она сгорела!