Г?ра
Шрифт:
— Все это я знаю, — сказал Кришнодоял. — Но ведь и ты должна признать, что я никогда не вмешивался в воспитание твоего Горы. А не возложить на него священного шнура, раз уж мы выдали его за нашего сына, я не мог — что бы подумали в общине? Что сделано, то сделано. Мне кажется, теперь нам нужно решить всего лишь два вопроса. По справедливости, все мое состояние должно перейти к Мохиму, поэтому…
— Кому нужно твое состояние? Оставляй все Мохиму, Гора и пайсы не возьмет. Он не мальчик, он хорошо образован и сам может себя прокормить. Зачем ему чужое богатство? Ну, а мне ничего не нужно, только бы Гора
— Я вовсе не собираюсь лишать его всего. Я отдам ему поместье; со временем оно будет приносить до тысячи рупий в год. Гораздо сложнее второй вопрос — его женитьба. Что сделано, того уж не воротишь, но я никогда не пойду на то, чтобы женить его на девушке из дома брахмана. Можешь сердиться и обижаться на меня, но этого я не сделаю.
— Ты думаешь, раз уж я не кроплю непрестанно землю водой из Ганги, как ты, то, значит, я ни во что не верю! Почему бы я стала стремиться женить его на дочери брахмана или сердиться, узнав, что это невозможно?
— И это говоришь ты — дочь брахмана!
— Да, я дочь брахмана. И что дальше? Давно прошло то время, когда я гордилась этим. Помнишь, какой шум подняла твоя родня перед свадьбой Мохима из-за того, что я не соблюдаю всех обычаев правоверных. Тогда я даже предпочла отойти в сторонку и ни во что не вмешиваться. Почти все называют меня христианкой, да и кем еще только не называют. А я лишь отвечаю на это: разве христиане не люди? И если вы действительно такой великий, избранный богами народ, то почему же боги допустили, чтобы вы склонились сначала перед патанами, [16] потом перед моголами, и наконец — перед англичанами?
16
Патаны — афганские племена, неоднократно вторгавшиеся на территорию Индии. Моголы — здесь: мусульманская императорская дипастия Великих Моголов, установивших свою власть над Индией в начале XVI в.
— Ну, это долго рассказывать, — с легким раздражением сказал Кришнодоял, — ты женщина и не поймешь всего. Однако ты, надеюсь, понимаешь, что, поскольку общество существует, приходится и тебе с ним считаться.
— Этот вопрос меня очень мало волнует. Но я сознаю, что, вырастив Гору, как своего ребенка, я не могу сейчас начать прикидываться правоверной брахманкой — это будет оскорбительно не только для общества, но и для меня самой. Потому-то я никогда не делала тайны из того, что не соблюдаю обычаев, и спокойно сносила все упреки и злословие окружающих. И все-таки одну тайну я продолжаю хранить, и меня все время преследует страх — не постигнет ли меня за это кара всевышнего. Знаешь что, давай расскажем обо всем Горе. А там — будь что будет…
— Нет, нет, — заволновался Кришнодоял-бабу, — Пока я жив, этого не будет. Будто ты не знаешь Гору. Неизвестно, что он выкинет, если узнает правду! А представляешь, как это примет община. Да разве только община? Еще неизвестно, как будет реагировать на это правительство… Правда, отец его погиб во время восстания и мать тоже умерла, но ведь, когда кончился мятеж, мы должны были сообщить о ребенке властям. Если все это сейчас всплывет наружу, прощай тогда мои религиозные занятия… Нет, нет!
Анондомойи молчала, и немного погодя Кришнодоял снова заговорил:
— Что касается женитьбы Горы, то у меня есть одна мысль. Со мной вместе учился некий Пореш Бхоттачарджо. Он был инспектором школ, затем вышел на пенсию и поселился сейчас в Калькутте. Он убежденный брахмаист. Я слышал, что у него есть дочери. Надо познакомить Гору с Порешем, пусть он начнет бывать у него в доме. Кто знает, может быть, какая-нибудь девушка и приглянется ему, и тогда уж бог любви возьмет дело в свои руки.
— Чтобы Гора пошел в гости к брахмаисту? Миновали те дни…
И в это время раздался громоподобный голос Горы:
— Ма!
Он вошел в комнату, но, увидев Кришнодояла, удивленно остановился. Анондомойи поспешно подошла к нему и ласково спросила:
— Что такое, мой мальчик, в чем дело?
— Да нет, ничего, я потом… — Гора повернулся, намереваясь уйти, но Кришнодоял остановил его:
— Подожди, Гора, мне нужно сказать тебе кое-что. Недавно в Калькутту приехал один мой друг, брахмаист, оп поселился в Хэдотоле…
— Пореш-бабу?
— Откуда ты его знаешь?
— Биной живет рядом с ними, он мне рассказывал.
— Я хочу, чтобы ты навестил их.
Гора подумал немного и, к удивлению Анондомойи, согласился.
— Хорошо, я зайду к ним завтра, — сказал он. Но затем, подумав еще, добавил: — Хотя нет, завтра я не смогу.
— Почему? — спросил Кришнодоял.
— Завтра я еду в Тривени. [17]
— В Тривени? Это еще зачем?
17
Тривени — место слияния трех рек: Ганги, Джамуны и Сарасвати, которая якобы течет на небе; почитается священным.
— Там будет омовение по случаю затмения солнца.
— Я не понимаю, Гора, — вмешалась Анондомойи. — Ну зачем тебе понадобилось ехать для этого в Тривени? Как будто в Калькутте нет Ганги. Ты обязательно должен поступать не так, как все.
Ничего не ответив, Гора вышел из комнаты.
Он решил ехать в Тривени потому, что там собиралось много паломников. Теперь, отбросив прочь свои прежние колебания и предубеждения, он не хотел упускать ни одной возможности побыть вместе с людьми, почувствовать могучие волны жизни своей страны, услышать биение ее сердца. Ему хотелось слиться воедино со своим народом, сказать ему от всего сердца:
— Я принадлежу вам, а вы — мне!
Глава седьмая
Биной проснулся и увидел, что за ночь небо прояснилось, утро было чистое и сияющее, как улыбка младенца. Только два-три облака, белых и пушистых, медленно, словно в раздумье, плыли в вышине. Биной вышел на веранду. И невольно воспоминания о другом столь же чудесном солнечном утре нахлынули на него. Он стоял и улыбался, всматриваясь в даль, и вдруг увидел Пореша-бабу, который медленно шел по улице, опираясь на трость и держа за руку Шотиша. Заметив Биноя, Шотиш захлопал в ладоши и закричал: