Габриэль Гарсиа Маркес. Биография
Шрифт:
Маркес мгновенно понял, что интерес представляет не только фактический материал данного дела, которое само по себе является детективной историей, — время, место и обстоятельства происшествия предопределяют будущее. Один искусствовед позже назовет это «перекрестьем кино, папарацци, желтой прессы, женщин и политики» [475] . Маркес ставил перед собой задачу выяснить, есть ли неизбежная связь между неореализмом в кино и распространением социалистической эстетики, как в то верили сами итальянские выразители этих идей. Задолго до появления рецензий авторитетного французского кинокритика Андре Базена Маркес внутренним чутьем постиг, что итальянские фильмы той эпохи — это своего рода «воссозданные на экране репортажи», отражающие «правду жизни», что превращает итальянское национальное кино в некую «форму радикального гуманизма» [476] . Именно это подразумевали и кинорецезенции Маркеса, которые он писал в Боготе. Возможно, он также отмечал, что кинематограф и журналистика Италии послевоенной эпохи, по-своему переосмыслив голливудский метод мистификации, создали совершенно новый, более критический подход к представлению знаменитостей (зная это, Маркес сможет защитить себя, когда сам станет знаменитым) и что даже те, кто не пользовался известностью — это была более зловещая тенденция, —
475
Karen Pinkus, The Montesi Scandal: The Death of Wilma Montesi and the Birth of the Paparazzi in Fellinik Rome (Chicago, Chicago University Press, 2003), p. 2.
476
О статье Базена «Что есть кино?» см. Ibid., p. 36.
Отослав на родину репортажи о Монтеси, которые будут опубликованы в период с 17 по 30 сентября, Гарсиа Маркес поехал в Венецию, чтобы принять участие в 16-м ежегодном кинофестивале. Впервые после войны в Венеции, равно как и в странах Восточной Европы, зима наступила рано. Несколько дней Гарсиа Маркес впитывал в себя атмосферу великого европейского киноконкурса и с утра до ночи смотрел фильмы, от случая к случаю совершая экскурсии по Венеции, подмечая эксцентричные черты итальянцев, наблюдая за богатыми и бедными, которых разделяет огромная пропасть. Бедные итальянцы, по его словам, «всегда теряют, но теряют по-другому — весело» [477] . Такими же в его представлении были и латиноамериканцы, и на протяжении почти всей своей литературной карьеры он будет внушать своим соотечественникам, чтобы они довольствовались тем, какие они есть. Спустя годы он добавит, что у итальянцев «одна цель в жизни — жить», ибо они «давным-давно поняли, что жизнь дается один раз, и это, разумеется, вызвало у них аллергию на жестокость» [478] .
477
GGM, «Domingo en el Lido de Venecia. Un tremendo drama de ricos у pobres», El Espectador, 13 setiembre 1955.
478
«Roma en verano», El Espectador, 6 junio 1982.
Как и в Женеве, он старался извлечь наибольшую выгоду из своего положения, писал репортажи как о самих фильмах, так и на менее серьезные темы: отметил, кто из кинозвезд приехал на фестиваль, кто не приехал; выразил разочарование по поводу увядающей красоты Хеди Ламарр, которая некогда произвела фурор в Венеции, появившись нагой в одной из сцен «Экстаза»; с презрением отозвался о лицемерии Софи Лорен, якобы с неохотой каждый день появляющейся на пляже в разных купальниках; дал скептическую характеристику Анук Эме, которая мнила себя звездой, а держалась вовсе не как звезда. Хотя «Золотого льва» получил Карл Теодор Дрейер за фильм «Слово» («Ordet»), Маркес пророчески отдал свои симпатии молодому итальянскому режиссеру Франческо Рози, привезшему на фестиваль фильм «Друзья по жизни» («Amici per la pelle», 1955). О нем колумбийский журналист высказался следующим образом: «…двадцатидевятилетний парень с взлохмаченными волосами и лицом футболиста. Он стоял и совсем как футболист принимал поздравления зала, чествовавшего его громом оваций, какого еще не слышал этот кинодворец» [479] .
479
GGM, «Confusi'on en la Babel del cine» (El Espectador, 8 setiembre 1955). Более четверти века спустя Рози, к тому времени уже хороший друг ГГМ, приедет в Колумбию, чтобы снять фильм по произведению ГГМ «История одной смерти, о которой знали заранее».
После Гарсиа Маркес поездом из Триеста отправился в Вену, куда прибыл 21 сентября 1955 г., через два месяца после того, как город покинули последние оккупационные войска, и за два месяца до открытия Венской оперы. Притворившись, будто его путешествие окончилось в Вене и он пробыл там «весь октябрь», Гарсиа Маркес написал всего три статьи об этом городе, которые были опубликованы 13, 20 и 27 ноября [480] . Лишь через четыре года сочтет он благоразумным отдать в печать свои репортажи об остальной поездке.
480
См. Gilard, red., De Europa у Am'erica I, p. 5–8.
Как и у многих других в те дни, Вена у Гарсиа Маркеса ассоциировалась с фильмом Кэрола Рида «Третий человек» (сценарий написал Грэм Грин), и он добросовестно посетил все места, прославленные в картине. Именно в Вене, как он после утверждал, Маркес познакомился со своей соотечественницей фрау Робертой (позже она станет «фрау Фридой»). Она была провидицей и зарабатывала на жизнь толкованием сновидений [481] . Однажды, после того как они вместе провели вечер на Дунае под полной луной, эта мнимая вещунья сказала Маркесу, что видела его во сне и ему следует немедленно покинуть Вену. Разумеется, суеверный мальчик из Аракатаки сел на ближайший поезд и был таков [482] . Правда, он не сообщил читателям, что тот поезд унес его за железный занавес.
481
См. GGM, «Me alqilo para sonar», El Espectador, 4 setiembre 1983. История в изложении Фриды соответствует тому, что рассказывал в Риме Рафаэль Риберо Сильва (упоминается в данной главе): она поехала в Европу, чтобы стать оперной певицей.
482
Ср. GGM, «El mar de mis cuentos perdidos», El Espectador, 22 agosto 1982. В этой статье рассказывается, как ГГМ много лет спустя, поддавшись внезапному суеверному страху, покинул Кадакес и больше туда не возвращался: боялся умереть.
Итак, из Австрии Гарсиа Маркес отправился в Чехословакию и Польшу. На Венецианском кинофестивале ему удалось раздобыть приглашение на международный кинофестиваль, проходящий в Варшаве. Однако за четыре года Гарсиа Маркес не опубликовал ни одного репортажа о тех двух странах, посему нам неизвестны ни точные даты этих поездок (сам Маркес тоже
483
Но см. «Polonia: verdades que duelen», El Espectador, 27 diciembre 1981, в которой он решительно заявляет — поскольку теперь в этом не опасно было признаваться, — что первый и единственный раз он ездил в Польшу (на две недели) осенью 1955 г.
По причине всех этих умолчаний и манипуляций трудно установить и понять, как формировалось политическое сознание Гарсиа Маркеса. Но нам совершенно очевидно, что он изначально обратил внимание на парадоксальные явления: Прага — величественный, пронизанный атмосферой непринужденности город, по всем меркам западноевропейская столица, но ее обитателей абсолютно не интересовала политика; Польша, в которой тогда еще к власти не пришел Владислав Гомулка, была куда более отсталая, вся изрезанная шрамами нацистского холокоста, но сами поляки политически были более активны, поразительно много читали, в их стране удивительным образом уживались коммунизм и католицизм, чего даже не пыталась добиться ни одна другая коммунистическая страна. Четыре года спустя Маркес заметит, что из всех социалистических «демократий» Польша по духу была самой антирусской. С другой стороны, характеризуя Польшу, он использовал такие уничижительные эпитеты, как «истеричная», «сложная», «неуживчивая», а про поляков скажет, что они «чрезмерно чувствительны, почти как женщины», подразумевая, что «трудно понять, чего они хотят» [484] . Краков Маркесу не понравился — за присущий этому городу, на его взгляд, консерватизм и регрессирующий католицизм. Зато свой короткий визит в Аушвиц (Освенцим) он описывает потрясающе. В кои-то веки этот обычно легкомысленный репортер, представляя на суд читателей душераздирающий рассказ о той экскурсии, признает, что он едва не плакал.
484
«90 d'ias en la Cortina de Hierro. VI. Con los ojos abiertos sobre Polonia en ebullici'on», Cromos, 2, 203, 31 agosto 1959.
Там есть галерея из огромных стеклянных витрин, доверху заполненных человеческими волосами. Есть галерея, где выставлены обувь, одежда, носовые платки с вышитыми вручную инициалами и чемоданы с бирками туристических гостиниц, которые узники взяли с собой в тот мнимый отель. Есть витрина, забитая детской обувью со стертыми металлическими набойками: беленькие ботиночки для школы, специальные ботиночки, принадлежавшие тем, кто, до того как умереть в концентрационном лагере, пережил детский паралич. Есть громадное помещение, заваленное протезами, тысячами пар очков, вставными зубами, стеклянными глазами, деревянными ногами, шерстяными перчатками для маскировки отсутствующих ладоней — приспособлениями, изобретенными человеческим гением в помощь человечеству. Отделившись от группы, я молча бродил по музею. Меня душила ярость, мне хотелось плакать [485] .
485
Ibid.
Его повествование о нелепостях коммунистической бюрократии, с которыми ему пришлось столкнуться при пересечении границы, напротив, брызжет юмором.
В конце октября Маркес вернулся в Рим и оттуда послал в Колумбию три статьи о Вене, четыре — о папе римском и три — о соперничестве между Софи Лорен и Джиной Лоллобриджидой. Он сделал любопытное наблюдение, заметив, что, если оставить в стороне данные «жизненно важных показателей», за которые ведут борьбу эти две актрисы, Лоллобриджида, явно менее талантливая, чем Лорен, имеет куда более положительный имидж. Однако, предсказал он, Лорен в итоге одержит победу, когда поймет, что «Софи Лорен в респектабельной роли Софи Лорен уникальна и неуязвима» [486] . Маркес поселился в расположенном в районе Париоле пансионе вместе с колумбийским тенором Рафаэлем Риберо Сильвой, который жил в Риме уже шесть лет. Тот был ровесником Маркеса и, как он, происходил из бедной семьи. Риберо Сильва был одним из тех, кто выбился в люди благодаря своей напористости и трудолюбию. Как заметил Маркес, он упражнялся в пении, пока другие разгуливали по городу [487] .
486
«La batalla de las medidas. III. La batalla la decidir'a el p'ublico», El Espectador, 28 diciembre 1955.
487
GGM, «Triunfo l'irico en Ginebra», El Espectador, 11 diciembre 1955.
На протяжении нескольких недель Риберо Сильва выступал в роли неофициального переводчика Маркеса. Ближе к вечеру они брали напрокат мотороллер и колесили по Риму. Особенно им нравилось наблюдать, как в районе парка виллы Боргезе с наступлением вечера выходят на работу проститутки. Вдохновленный этим невинным занятием, Риберо Сильва поделился с Маркесом одним из своих самых приятных воспоминаний об итальянской столице: «После обеда, пока Рим спал, мы брали напрокат „веспу“ [488] и ехали смотреть на маленьких шлюшек в нарядах из голубой кисеи, розового поплина или зеленого полотна. Иногда одна из них приглашала нас на мороженое. Однажды я не поехал. Заснул после обеда, а разбудил меня робкий стук в дверь. Полусонный, я открыл ее и в темноте коридора увидел образ будто из бредового сна. Передо мной стояла обнаженная девушка, очень красивая. Она только что приняла ванну и вся благоухала; ее тело покрывал тальк. „Buona sera, — произнесла она едва слышно, меня прислал tenore“» [489] .
488
«Веспа» (в пер. с ит. «оса») — культовый итальянский мотороллер. (Примеч. пер.)
489
GGM, «Roma en verano», El Espectador, 6 junio 1982. ГГМ характеризует девушку как одну из «грустных шлюх» виллы Боргезе: словосочетание «грустные шлюхи» появится в названии его последнего романа, который он опубликует через пятьдесят с лишним лет.