Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе
Шрифт:
Рано утром в офисе уже прошел по телетайпу текст обращения Фиделя к прогрессивным организациям с просьбой выступить против интервенции США на Кубу. Гарсия Маркес размножил текст и направил его парламентариям, руководителям профсоюзов и левых организаций, ректорам университетов и в редакции газет.
— Габо, звонит Мендоса из Боготы, — в середине дня сообщил один из сотрудников агентства.
— Алло, Плинио, я тебя слушаю.
— Габо, телефонистки
— У меня пока тихо. Особых новостей нет. Идут тяжелые бои.
— Мне надо бы отправить пару срочных телеграмм. Я тебе продиктую, а ты перешли их в Гавану.
— Плинио, погоди. Внизу, на Пятой авеню, есть телекс. Я сейчас спущусь туда и соединю тебя с ним.
— У нас тут демонстрации. Многие на стороне Фиделя!
Между тем Фидель Кастро, ни словом не упомянув про заявление об уходе, предложил Масетти вести по телевидению допросы наемников, попавших в плен на Плайя-Хирон.
Гарсия Маркес выжидал, как дальше сложится судьба Масетти. Кроме того, он ждал Плинио, который должен был прилететь в Нью-Йорк. Мендоса, после победы кубинской революции в заливе Кочинос, прилетел в Гавану и был свидетелем того, что происходило в агентстве Пренса Латина. Он дождался, когда на место Масетти был назначен испанский коммунист Фернандо Ревуэльтас, и подал заявление об уходе.
— Вот такие, значит, наши дела, Габо. — Плинио держал на коленях своего крестника.
— Коньо, я себе все примерно так и представлял и уже написал заявление об уходе. Ждал твоего приезда. — Габриель достал из папки заявление и протянул его другу. На настенном календаре с фотографией Мерилин Монро квадратная метка стояла против даты 25 мая 1961 года, — Что скажешь?
— Бальзам на мою душу, Габо, дорогой. Карахо, у нас с тобой не только одинаковая реакция на происходящее, но и причины ухода из агентства и те совпадают, — радостно сказал Плинио. — Разница только в том, что тебе не придется выслушивать сектантские нравоучения.
— А что, было?
— Ревуэльтас и политический комиссар агентства — теперь есть такая должность — отчитывали меня, как отщепенца. Я же написал в заявлении, что не могу согласиться с отстранением от должности Масетти, но что с готовностью буду продолжать служить интересам кубинской революции как журналист. «Я не согласен с мотивировкой вашего заявления об уходе, — изрек шестидесятилетний Ревуэльтас. — Революция осуществляет перестановку кадров в своих интересах, и вы, как истинный революционер, должны были принять это решение не обсуждая». Комиссар тут же добавил: «Твое заявление — это буржуазное высокомерие!» Вот с чем я и прилетел к тебе.
— Но как быть с семьей, Плинио? У меня в кармане двести долларов. На них я могу добраться только до Нового Орлеана, и то на автобусе. Я решил ехать в Мексику!
—
— Видишь, иногда есть преимущество в том, что человек не женат, — с грустью произнесла Мерседес.
Гарсия Маркес попытался было получить у нового руководства Пренса Латина авиабилеты до Мехико и выходное пособие, положенное при увольнении. Однако над ним только посмеялись: может, он хочет, чтобы ему оплатили билеты в Колумбию, так пусть в тамошнем агентстве и ходатайствует о выходном пособии.
Через десять лет, когда Гарсия Маркес стал знаменитым писателем и, что еще важнее, близким другом Фиделя Кастро, те же самые люди начали всячески заискивать перед ним.
В середине июня семья Гарсия Маркеса решительно тронулась в долгий и утомительный путь до Нового Орлеана, куда Плинио, по возвращении в Боготу, обещал выслать на адрес почтамта некоторую сумму денег.
В Атланте и Алабаме они на себе испытали, что такое расовая дискриминация: им не позволили напиться воды из общественного водопровода для белых и отправили к водопроводу для черных. В Монтгомери они провели ночь на улице, поскольку никто не пожелал сдать им комнату для ночлега, — их принимали за мексиканцев.
Получив от Плинио сто пятьдесят долларов, они пошли во французский ресторан и там, впервые за двенадцать дней пути, пообедали.
Через два дня, 2 июля 1961 года, в тот самый день, когда покончил с собой Эрнест Хемингуэй, Альваро Мутис встретил Гарсия Маркеса с женой и сыном на железнодорожном вокзале города Мехико.
— Ну, что будем делать, дорогой Альваро? У меня в кармане только двадцать долларов! — Гарсия Маркес сообщил об этом другу тут же, на перроне.
— Пока что мы едем ко мне. А там подумаем! Я пятнадцать месяцев просидел в адовой мексиканской тюрьме «Лекумберри». Как видишь, жив и не жалуюсь.
— Вы об этом когда-нибудь напишете? — спросила Мерседес.
— Уже пишу «Дневник Лекумберри», но, когда его можно будет напечатать, не знаю. А у вас есть крыша над головой и вкусная еда, обещаю. Это не так уж мало!
— В Нью-Йорке я бы совсем скис, если бы ты не поддержал меня по телефону.
— Я тогда тебе сказал и повторяю сейчас: вместе мы одолеем все трудности. Я очень соскучился по тебе, Габо. А теперь вас трое. Мерседес, ты очень любишь этого обормота?