Габриэла, корица и гвоздика
Шрифт:
Жагунсо полковника приехали к вечеру, выпили по нескольку стаканов кашасы в пустынном баре Тоиньо «Ослиная морда», угрожающе пошумели и направились в дом Шикиньи. Любовники предавались пылким любовным утехам на оплаченной полковником постели; уверенные в своей безопасности, они счастливо улыбались друг другу. Соседи, которые жили поблизости, слышали их смех, прерывистые вздохи и время от времени голос Шикиньи, стонавшей: «О любовь моя!»
Жагунсо вошли через двор, и соседи, теперь уже и дальние, услышали новые звуки. Вся улица проснулась от криков, люди собрались у дома, но никто не вмешивался в происходившее. Сначала, как рассказывают, юношу и девушку зверски избили, затем их обрыли
Теперь Жука Виана — прокурор в Жекие; даже после получения диплома он не вернулся в Ильеус. О Шикинье больше никто никогда не слыхал.
После этой истории разве осмелился бы кто-нибудь переступить без приглашения полковника порог дома его содержанки? И особенно порог дома Глории — самой соблазнительной, самой блестящей из всех наложниц, которых содержал Кориолано! Полковник состарился, его политическое влияние упало, но воспоминание об истории Жуки Вианы и Шикиньи хранилось до сих пор, и сам Кориолано заботился о том, чтобы воскрешать его, когда это казалось необходимым. Впрочем, в нотариальной конторе Тонико Бастоса недавно произошли новые события.
О симпатичном подлеце
Тонико Бастос, с большими черными глазами и романтической шевелюрой, в которой поблескивали серебряные нити, самый элегантный мужчина города, настоящий денди в своем синем пиджаке, белых брюках и до блеска начищенных ботинках, беззаботной походкой вошел в бар и сразу же услышал свое имя. Наступило неловкое молчание, и Тонико подозрительно спросил:
— О чем был разговор? Я слышал, как назвали мое имя.
— О женщинах, о чем же еще… — ответил Жоан Фулженсио. — А когда разговор заходит о женщинах, сразу вспоминается ваше имя. Иначе и быть не может…
Лицо Тонико расплылось в улыбке, он подсел к компании. Завоевание славы неотразимого покорителя сердец было смыслом его существования. Пока его брат Алфредо, врач и депутат палаты, осматривал детей в своем врачебном кабинете в Ильеусе или произносил речи в Баие, Тонико шатался по улицам, путался с проститутками, наставлял рога фазендейро в постелях их содержанок. Возле каждой прибывшей в город женщины, если она была красива, сразу же оказывался Тонико Бастос. Он вертелся вокруг ее юбки, говорил ей комплименты, был любезен и дерзок. Он действительно пользовался успехом, но охотно привирал, когда заходил разговор о женщинах. Тонико был другом Насиба и приходил обычно в час сиесты, когда опустевший бар дремал, приходил, чтобы удивить араба своими похождениями и победами и рассказами о том, как его ревнуют женщины. Не было в Ильеусе человека, которым бы Насиб восхищался больше.
Мнения о Тонико Бастосе разделялись. У одних он слыл добрым малым, немного эгоистичным, немного хвастливым, но приятным собеседником и, в сущности, безвредным человеком. Другие считали его самодовольным ослом, бездарным трусом, лентяем и ловкачом. Но обаяние Тонико считалось неоспоримым: покоряла его улыбка довольного всем на свете человека, его обходительность и мягкость. Сам капитан говорил, когда упоминали о То ни ко:
— Он — симпатичная каналья, неотразимый подлец.
Тонико Бастосу не удалось продержаться больше трех лет из семи, полагающихся для обучения на инженерном факультете в Рио. Его отправил туда полковник Рамиро, которому надоели скандалы Тонико в Баие. Наступил, однако, день, когда полковник перестал высылать ему деньги, и, отчаявшись увидеть сына с закопченным высшим образованием и работающим по специальности, подобно Алфредо, он велел Тонико вернуться в Ильеус, предоставил ему лучшую
Единственная дочь вдовы фазендейро, который сложил голову в борьбе за землю, дона Олга была для Тонико в высшей степени неподходящей женой. Он не унаследовал храбрости отца, и многие не раз видели, как он бледнел и терялся, если попадал в переделку из-за продажных женщин, но даже это не могло объяснить страха, который он постоянно испытывал перед женой. Без сомнения, истинной причиной этого страха был скандал, который повредил бы авторитету старого Рамиро, пользовавшегося всеобщим уважением. Ибо дона Олга то и дело угрожала своему супругу скандалом. Она все время ворчала, так как, по ее мнению, все женщины города бегали за ее Тонико. Соседи ежедневно слышали угрозы толстой сеньоры, которыми она осыпала мужа:
— Если когда-нибудь узнаю, что ты с кем-нибудь спутался…
Служанки в ее доме долго не удерживались: дона Олга не спускала с них глаз и увольняла при малейшем подозрении — ведь все они наверняка домогались ее красавца Тонико. Она поглядывала с недоверием на девушек из монастырской школы, на дам, танцевавших в клубе «Прогресс»; о ее ревности, невоспитанности, дурных манерах и потрясающей бестактности в Ильеусе рассказывали анекдоты. Она не знала ничего определенного о похождениях Тонико, и у нее не было оснований подозревать его в том, что он посещает дома терпимости, когда уходит вечером «потолковать о политике», как он говорил. Она бы все перевернула вверх дном, если бы ей стало известно нечто подобное.
Но Тонико держал язык за зубами и всегда находил способ обмануть ее, усыпить ее ревность. С видом самого верного и преданного супруга он прогуливался после обеда с женой по набережной, угощал ее мороженым в баре «Везувий» или вел в кино.
— Смотрите-ка, как он серьезен, когда гуляет со своей слонихой… говорили прохожие, встречая Тонико, принявшего самый благонамеренный вид, и толстую Олгу, на которой лопались платья.
Но несколькими минутами позже — после того как он отводил жену домой на улицу Параллелепипедов, где находилась его нотариальная контора, и уходил «потолковать с друзьями и узнать политические новости» — он становился другим человеком. Он отправлялся танцевать в кабаре, ужинал в домах терпимости; Тонико пользовался большим успехом, из-за него часто ссорились и ругались проститутки и иногда даже вцеплялись друг другу в волосы.
— В один прекрасный день этому придет конец, — предсказывали некоторые. — Дона Олга все узнает и устроит страшный скандал.
Уже не раз Тонико был на краю гибели. Но он опутывал жену сетью лжи, ловко рассеивал ее подозрения. Недешева была цена, которую он платил за репутацию неотразимого мужчины, первого сердцееда в городе.
— Ну, а что вы скажете об убийстве? — спросил его Ньо Гало.
— Какой ужас! Подумать только…
Тонико рассказали о черных чулках, он понимающе подмигнул. Снова стали вспоминать подобные истории, например, как полковник Фабрисио заколол жену и послал жагунсо застрелить любовника, когда тот возвращался с собрания масонской ложи. Жестокие нравы, требующие мести и крови. Суровый закон зоны какао.
Даже араб Насиб, несмотря на свои заботы (сладости и закуски сестер Рейс быстро исчезли), принял участие в беседе. И, как всегда, только для того, чтобы рассказать, что в Сирии, стране его предков, нравы были еще ужаснее. Он остановился у столика, его огромная фигура возвышалась над всеми присутствующими. Тишина воцарилась и за другими столиками, все хотели послушать Насиба.
— На родине моего отца было еще хуже… Там честь мужчины священна, никто не смеет ее пятнать. Под страхом…
— Чего?