Гадание при свечах

Берсенева Анна

В его поцелуях, ласках, в прикосновениях его тела была та нерастраченность, которая так потрясла ее на берегу Енисея, когда он сказал, что ему не с кем было говорить о Париже…

Женя, первый ее мужчина, был молод, и в его, теперь забытом, теле чувствовалось нетерпение, желание, свежесть – но не эта нерастраченная полнота чувств, которой, как кровеносными сосудами, было пронизано все тело Алексея.

Они лежали рядом на кровати, и он целовал ее всю – от разметавшихся по плечам волос до узких лодыжек, на которых виден был след от босоножек. Он ласкал ее поцелуями,

прикосновениями, потом она почувствовала, что он прижимается к ней всем телом – и все ее тело затрепетало в ответ.

– Не уходи, Алешенька, любимый, единственный мой, – простонала она: на секунду ей показалось почему-то, что он отстранился.

– Никуда, никуда не уйду, – услышала она его голос, задыхающийся от страсти и любви. – Слышишь, милая моя, чувствуешь? Весь я здесь, с тобой…

Они так разгорячили друг друга, что не могли выдержать больше ни минуты: и поцелуев было мало, и прикосновений. Марина почувствовала, что ноги ее раздвигаются сами собою, поднимаются, охватывают бедра Алексея, соединяясь над его спиной. И вся она тянется к нему, всем телом хочет его обнять. И обнимает всем телом, руки ее охватывают его шею, и тела их становятся – одно.

Они и двигались вместе: она на секунду отстранялась – и тут же он снова погружался в нее, словно ласкал ее изнутри. И слова – любовные, обрывистые, трепетные – срывались с его губ.

И когда они замерли – тоже вместе, одновременно затихая после взрыва, потрясения, слияния, – слова еще трепетали между их губами в том невидимом, тоньше волоса, пространстве, которое только и разделяло их.

– Как же мне тебя назвать? – шепнул Алексей, снова приподнимаясь на локтях и губами собирая капельки пота, выступившие вокруг Марининых глаз. – Как же мне тебя назвать, счастье мое, чтобы словами все и сказать? Таких и слов-то нет…

– А ты их все сказал уже, – тихо рассмеялась она в полумраке. – А что не сказал, то подумал, и я услышала.

Он перевернулся на спину и притянул Марину к себе, голову ее положив себе на плечо. Грудь его вздымалась, и Марина, как лодочка на волнах, качалась на его груди.

– Устал, Алеша? – спросила она, поднимая голову и заглядывая ему в глаза.

Он улыбнулся, и Марина пальцем прикоснулась к ямочке на его щеке.

– Докторша моя хорошая, нисколько я не устал! Мне легко, я тебя чувствую и о тебе думаю – откуда взяться усталости?

– Что же ты обо мне думаешь, а? – Марина села на постели, повернула к себе его лицо. – Ну-ка, подумай-ка громче, что-то я не слышу!

– Громко-громко думаю: я тебя люблю. Еще думаю: если ты меня будешь любить, я буду самым счастливым человеком на свете. Понятно думаю?

– А я тебе тихо-тихо отвечаю: я тебя люблю, – сказала Марина, наклоняясь к его губам и мимолетно целуя край его брови – в конце широкого разлета, у виска. – И одно, чего я хочу: чтобы ты меня простил за все, Алешенька, любимый мой муж…

Алексей мгновенно сел, взял ее за плечи. Свечные блики дрожали в его глазах, во влажной земляной глубине.

– Ты мне этого не говори, ладно? – сказал он, вглядываясь в Маринино лицо. – За что простить, как же ты можешь!..

– За

то, что я не видела ничего, смотрела не туда. Я ведь только теперь понимаю, о чем папа мне все время говорил: в твоей жизни будет другое. Он о тебе говорил, ты знаешь? О том, что другое будет – с тобой, для тебя.

Алексей вдруг улыбнулся.

– А у меня все внутри обрывалось, когда ты об отце заговаривала, – сказал он, бросая на Марину быстрый и смущенный взгляд. – Нет, я ничего плохого о нем не думал, да и что я мог плохого о нем думать? Но мне казалось: ты и говоришь-то со мной только потому, что я тебе его напоминаю.

– Да ведь так оно и было сначала, – улыбнулась Марина. – Я, может быть, потому и не понимала ничего так долго. И как странно все, – медленно произнесла она. – Все смешалось, сплелось – детство, наша встреча, все, что во мне было… Ничего не объяснить, а на душе легко, правда? Мне говорил… Женя говорил в Париже: невозможно жить с человеком, когда не знаешь, что он сделает через пять минут. И мне ведь, знаешь, Алеша, самой казалось: со мной связано то, чего нормальный человек не выдержит. Но я ничего не могла поделать с собой: я ведь не притворялась, я действительно такая.

– Ну, значит, я ненормальный человек. – Алексей чуть подтолкнул Марину, и она легла ему на колени, щекой прижавшись к его животу. – И нисколько, должен тебе признаться, о ненормальности своей не жалею. А нормальные люди – где ты их видела, кстати? найдешь – покажи! – пусть живут себе как хотят и делят свою жизнь на спокойные пятиминутки. Марина, милая, да ведь неправда это, не бывает этого в жизни: чтобы все было просто, объяснимо! Я уже обольщался этим – и больше в это не верю.

Марина почувствовала, как он легонько толкнул ее снизу, под щекой, – плоть его сама толкнула ее, словно напоминая о своем желании. Марина услышала этот призыв и засмеялась.

– Вот видишь? – сказал Алексей. – Мне, например, трудно наверняка сказать, что я буду с тобой делать через пять минут – только целоваться или что-нибудь еще… Но уж точно что-то неплохое, женушка, хоть далеко я не ангел и много во мне всякого понамешано!

Она видела, что под утро он устал – от ласк, от слов и поцелуев, которых ему хотелось еще и еще. Глаза у него сделались усталые, и морщинки залегли в уголках губ.

– Может быть, мы уснем ненадолго, Алеша? – спросила Марина, когда он снова положил руку на ее живот и пальцы его скользнули вниз – легким, возбуждающим движением. – Я так устала, мой родной…

– А я не могу уснуть, – сказал он расстроенно и по-детски виновато. – Мне так минут этих жалко – каждой минуты с тобой…

– Ну что ты, Алешенька! – Марина прикоснулась ладонью к его виску, почувствовала стремительное биение тоненькой жилки. – Мы сейчас уснем с тобой, а минуты наши будут вместе с нами, ни одна не пропадет. Иди ко мне, мой хороший…

Он лег рядом, прижавшись головой к ее руке, и Марина почувствовала, как жилка на его виске постепенно успокаивается, начинает биться в такт ее пульсу. Дыхание его стало тихим, медленным и глубоким.