Гадание при свечах
Шрифт:
– Так я ж только узнать, когда примерно…
Обернувшись, она увидела, что один из говоривших – молодой, с широкой шеей – раздраженно смотрит на второго, похожего на него и одеждой, и всем своим видом, и непохожего только заискивающим взглядом.
– Не твое дело, понял? – отрывисто бросил первый. – Сиди жди, пока приду. Моду взял!..
В это время двери лифта бесшумно открылись, и все вошли в него, оставив того, с заискивающим взглядом, внизу.
Банкетный зал, в котором назначен был ужин, казался мраморным. И даже не потому, что в нем действительно
В зале звучала только английская речь.
– Сейчас переводчик к тебе подойдет, – сказал Шеметов, отодвигая перед Мариной стул от покрытого кремовой скатертью стола.
– Нет, не надо, – ответила она. – Наверное, я смогу по-английски и сама, хотя давно уже не говорила.
Он посмотрел удивленно и кивнул.
Световые каскады, похожие на те, что были в вестибюле, освещали и этот зал. Свет струился по стенкам хрустальных бокалов, подсвечивал лепестки роз на столе. Розы стояли в низких, как тарелки, фарфоровых вазах, тонкие веточки зелени словно росли среди них. Во всем здесь чувствовалось изящество, которое нравилось Марине и казалось естественным.
Наверное, все собравшиеся на этот ужин действительно устали за день. В их разговорах друг с другом чувствовалась именно та непринужденность, которая дается только усталостью – когда уже не хочется тратить силы на то, чтобы производить впечатление. Марине это было даже на руку: кажется, никто не замечал ее первоначальной скованности.
Впрочем, и скованность скоро прошла – наверное, оттого, что она больше думала о Шеметове, чем обо всех, кому он ее представлял, с кем разговаривал и шутил.
Правда, усталость американцев была не настолько сильна, чтобы развеять их улыбки и утишить голоса. Да и водка, в изобилии имевшаяся на столах, вскоре развязала языки, сделав атмосферу совсем уж раскованной.
– У вас очень интересный английский, миссис Шеметов, – улыбаясь, заметил мистер Моррисон, глава американской фирмы. – Ты слышишь, Алекс, как оригинально говорит твоя супруга?
– Ну, Джеймс, ты преувеличиваешь мои лингвистические способности! – усмехнулся Алексей. – Я рад уже и тому, что вообще понимаю свою жену, где мне расслышать тонкости!
Джеймс Моррисон рассмеялся шутке.
– О да, Алекс, понимать свою жену – уже большая удача, ты прав. Хотя бы на родном языке!
– Что же оригинального? – заинтересовалась Марина. – Мне в самом деле интересно, мистер Моррисон. Я давно не говорила по-английски и никогда не говорила с американцами. Да у меня и вообще не было случая проверить, насколько понятно я говорю.
– Все, разумеется, понятно, – успокоил ее Джеймс. – У вас очень правильный английский, миссис Шеметов, мне такой и не снился. – Он снова сверкнул голливудской улыбкой. – Потому я и удивился: где вы изучали его в таком изысканном, таком чисто английском варианте? Ваши интонации – они прелестны, их выразительность кажется надменной, хотя это совсем не так, я понимаю, это просто особенность произношения!
– Так
Моррисон расхохотался, и она вместе с ним.
– А правда, откуда ты знаешь английский? – негромко спросил Алексей, когда они на несколько минут оказались вдвоем посреди общего гула.
– Учила в детстве. И французский тоже, и немецкий. Но немецкий похуже – не говорю, а только читаю. Я позабыла, конечно, я ведь много лет вообще не говорила. Но знаешь, все так быстро вспоминается, даже удивительно! А ты в школе учил?
– Да нет, какой тогда в школе мог быть язык. Учитель был, конечно: родители заставляли заниматься. Я ведь потом, в университете, вообще его забросил. Уверен был, что геологу никогда не понадобится. Потом уж только вспомнить пришлось…
– Меня тоже папа заставлял, – кивнула Марина.
– Видишь, какое единство биографий! – сказал Алексей, и она увидела в его глазах улыбку.
Впервые за этот вечер он действительно улыбался, хотя и до этого поддерживал общий веселый тон. Но сейчас он улыбался по-настоящему, и все лицо его улыбалось, и ямочка появилась наконец на правой щеке.
И она тут же успокоилась, тут же забыла вчерашние свои размышления о его неожиданной мрачности и о том, что же с ним происходит. Улыбка у него была удивительная: как только она появлялась в его глазах, освещала лицо – сразу казалось, ничего и не было до нее, ни во что мрачное и тяжелое невозможно было поверить.
– Ты не хочешь пешком пройтись немного? – спросил Алексей, когда они вышли из Президент-отеля. – Отпустим машину и погуляем?
Марина кивнула, и они медленно пошли вдоль парапета набережной к мосту. Она почувствовала, как прояснилось его настроение – оно овевало ее ощутимее, чем майский ветер.
Ее каблук попал в какую-то выщербинку на асфальте, Марина споткнулась, Алексей тут же подхватил ее под локоть, и она улыбнулась, почувствовав спокойную твердость его руки – совсем другую, чем когда он сжимал мельхиоровое кольцо в «Метрополе».
– Я не очень выпадала из общего тона? – спросила она. – Знаешь, я ведь даже не заметила, как вела себя, что говорила…
– Ну и хорошо. – Улыбка снова мелькнула в его глазах. – Я видел, что ты не разглядываешь себя со стороны. Все было отлично, Марина, ты вела себя так, как надо. И по-моему, так, как сама хотела?
– Да, – кивнула она. – Действительно, все остальное – мелочи…
Теперь, когда она почувствовала наконец его спокойствие и успокоилась сама, ей хотелось расспрашивать его обо всем, что в состоянии подавленности и тревоги проходило мимо ее сознания. Чем он занимается, как идет его жизнь в то время, когда она его не видит? Она понимала, что невозможно ответить на все вопросы одновременно, и спросила его о самом простом – о работе.
– А у меня империя, – улыбнулся он. – Помнишь, ты меня в императорских замашках уличила? Ну вот, так и называют: сибирская империя Шеметова.