Галактический консул

Филенко Евгений

— Верно, — кивнул Кратов. — Я прилетел только вчера.

— Издалека?

— Со Сфазиса.

— Где это?

— Моя фамилия Кратов, — помолчав, сказал Кратов.

Клоун пожал плечами.

— А моя — Астахов, — сказал он. — Вообще-то я медик. У тебя ничего не болит? Что-то мне цвет твоего лица не нравится. Непривычный.

— На себя посмотри, — хмыкнул Кратов.

Астахов покосился в собственную ладонь, словно в зеркальце, поправил нос и взбил рыжие патлы.

— Блеск, — произнес он с удовлетворением. — Как живой. Вообрази: просыпаюсь утром и чувствую, что сейчас в мою дурную башку придет решение. Что вот-вот, с минуты на минуту я поймаю этот дьяволов гиперфактор трансляции за хвост. Или, там, за хобот. Знаешь, я даже дышать

перестал. Лежу с закрытыми глазами и жду…

— Поймал? — с интересом спросил Кратов.

— Минут двадцать пролежал, — сказал Астахов горделиво. — И только он, скалдырник, забрезжил в тумане, я его — хвать!.. Ты как, представляешь, о чем речь?

— Трансляция — это что-то из лингвистики, — неуверенно предположил Кратов.

— Возможно. Но вообще-то это генетика. Так вот, поймал я его, утрамбовал, ленточкой с бантиком перевязал, всех друзей обтрезвонил. Ну, говорят они мне, ты, Степан, голова. Ты, говорят, нам целый месяц выгадал. Как начали меня хором славить! Выглянул я в окно — люди куда-то спешат, серьезные, скучные, никому и дела нет до моего гиперфактора. Нет, думаю, так просто вы не уйдете. Сейчас вы у меня, голубчики, развеселитесь!.. Он потыкал пальцем заметно увеличившееся в размерах яйцо, из которого, по-видимому, должен был произрасти новый мяч. — Так ты не ответил на мой вопрос.

— У меня загар особенный, — пояснил Кратов. — Космический.

— Получается, ты оттуда? — Астахов наморщил лоб. — Ах, Сфазис… Боже мой, так ты ксенолог, как же я сразу не догадался! Слушай, — сказал он доверительно. — Очень жаль, что у тебя ничего не болит. Я бы тебя в два счета вылечил. Вы, ксенологи, всегда аномально здоровые. А я очень хороший медик, но никто об этом не знает. Представляешь, какая тоска: уйма людей, и ни у кого ничего не болит! Я потому и в генетику ударился, там есть еще где разгуляться. Вон, близнецы все еще рождаются, я как раз за ними наблюдаю. Может быть, у тебя в генах что-нибудь не так? А то я бы выправил… Нас, медиков, на город была тысяча с лишним человек, сейчас больше половины к вам в Галактику подалось — там травматизм выше. А остальные от скуки выбрали всю исследовательскую тематику на три года вперед, я едва успел себе гиперфакторы отхватить. К концу сезона все, сколько их есть, изловлю, и если в этом городе никто не заболеет сыпным тифом, сам себе привью какую-нибудь дрянь. Ну, не хочу я никуда с Земли! Не лежит у меня сердце к межзвездному эфиру, что же мне делать?.. Все равно твой вид мне не нравится. Какой-то ты неприкаянный. У тебя в городе есть знакомые?

— Ни души.

— Так ты что же — совсем один?!

— У меня в Садовом Поясе живет мама. Я, собственно, у нее остановился.

— Блеск! — обрадовался Астахов. — Как тебя… Кратов! Мы этой ночью решили учинить налет на озера, отпраздновать мой гиперфактор. Мы бы и днем туда улетели, но пятеро ребят тоже надеются успеть до вечера расколоть свои орешки. Не пойму только, зачем только они спешат: удовольствие надо тянуть до последнего. Ну, естественно, нынче нам не спать… Давай с нами, а? Будут, между прочим, не одни медики и не исключительно мужчины, это я обещаю. Итак, я тебя жду в транспарке на нижнем ярусе в одиннадцать вечера!

— Ничего не получится, — вздохнул Кратов. — Дела.

— Какие могут быть дела у ксенолога на Земле?! Ну, как пожелаешь. Я тебя все-таки почему-то жду. Мало ли что, вдруг ты к вечеру все дела переделаешь. Или ты тоже намерен растянуть удовольствие? — Астахов перегнулся через стол к самому уху Кратова и зашептал: — К той девушке можешь не подходить. С ней все в порядке. Ее друг сегодня сдает выпускной экзамен — сейчас же в лицеях пора экзаменов. А она трясется. Ничего, такие переживания полезны.

— Откуда ты знаешь?

— Я все знаю, — Астахов подмигнул. — Я медик. А лишь потом клоун.

Он подхватил выросшее до размеров арбуза голубое яйцо и пошел прочь умелой чарли-чаплинской походкой. Петушок недовольно заквохтал, ссыпался со стола и засеменил следом.

Кратов

с сожалением покосился на грустную девушку. Помочь ей он и в самом деле ничем не мог. Да и наивно было с его стороны полагать, будто у такой славной девушки не окажется друга, ее ровесника, с которым у нее общие интересы, общие воспоминания, может быть — общее детство. Для звездохода это, конечно, не повод к отступлению, но означенное «общее» запросто перетянет на любых весах те личные достоинства, которые мог бы предложить ей он, звездный скиталец сорока с лишним лет и безо всякого опыта земной жизни. Хотя опыт все же был, но очень давний и потому малопригодный в данной ситуации.

Рассиживаться в кафе более не имело смысла. Джулеп был давно допит, пирожное растаяло. Кратов ушел бродить по бесконечным кольцевым улицам города, которого не было здесь, когда он улетал к звездам.

Он не заметил, как добрался до самого края жилого яруса. Далеко внизу слаженно колыхались на ветру плотные кроны Садового Пояса, а где-то возле самой линии горизонта бликовали на солнце зеркала озер. Кратов облокотился на парапет и попытался разглядеть среди зелени крышу своего дома. Бесполезно. Он не чинил эту крышу целую вечность и уже забыл, как она выглядела в ту пору.

О человеке, что ушел однажды Из Есину и скрылся среди гор, Ступив в глубокий снег, Об этом человеке Не слышно ничего с тех давних пор… [3]

«Это про меня, — подумал он. — Это я ушел, а сейчас вернулся. И некому меня расспросить о том, где я был и что видел. Потому что не осталось никого в этих местах, кому я был бы интересен. Только мама. Но и она ни о чем не расспрашивает».

Домой Кратов вернулся затемно. Шел пешком, старательно обходя молодые, до колен, деревца и все время теряя в сумерках змеящуюся тропинку. За его спиной полыхал тысячами огней, нависая над Садовым Поясом огромной елочной игрушкой, Оронго — город, воспринявший от прежнего крохотного поселка лишь имя и ничего больше, Он жил собственной жизнью, бурной и не совсем понятной, но ни единого звука не долетало вниз, даже разноцветье огней почти не проникало под зеленый полог. Садовый Пояс тихонько дремал у подножия города, как лохматый добродушный пес, уткнувшийся носом в ботинки хозяина. Только изредка где-то над головой возникал слабый посвист проносящихся в ночном небе гравитров, и тогда на миг предупредительно смолкал слаженный хор цикад.

3

Мибу Тадаминэ. Перевод с яп. А. Глускиной.

На веранде замаячил слабый колеблющийся клубочек света.

— Костик, это ты? — спросила Ольга Олеговна, приподнимая повыше ладонь, откуда истекало это странное свечение.

— Я, мама. — Кратов осторожно взял ее за тонкое, хрупкое запястье. Что это? Никогда такого не видел.

— Светляк. Его зовут Люцифер. Он живет здесь в саду, а по ночам приходит ко мне в гости. Ему нравится у меня на руках.

— Какой огромный…

— Он тебя немного боится. Видишь, свет чуточку голубоватый? Когда он успокоится, то засияет зеленым.

Ольга Олеговна бесшумно, как тень, опустилась в плетеное кресло. Легким, молодым движением откинула волну темно-русых волос, скользнувшую на лицо. Кратов осторожно сел напротив. Кресло под ним жалко заскрипело.

— Ты просто великан, — сказала Ольга Олеговна. — А моя мебель не рассчитана на великанов.

— В мой прошлый приезд тут была, кажется, дубовая скамья.

— Да, она больше подходила для богатырских застолий. Но мои богатыри гостят очень редко. А чужие не бывают вовсе. Я же выгляжу рядом с ней просто нелепо… К следующему твоему набегу я подготовлюсь специально и придумаю, где тебя усадить.