Галапагосы
Шрифт:
У отца Фицджеральда, кстати сказать, был общий прадедушка с Джоном Ф. Кеннеди, первым мужем миссис Онассис и тридцать пятым президентом Соединенных Штатов. Случись ему сожительствовать с индеанкой – чего он сделать не сподобился, – все живущие ныне могли бы утверждать, что в их жилах течет голубая ирландская кровь. Впрочем, сегодня мало кто озабочен своим происхождением.
По прошествии каких-то девяти месяцев после рождения люди забывают даже, кто их мать.
Когда на головы остальных членов племени распылили яд, девочки занимались хоровым пением с отцом Фицджеральдом. Некоторые несчастные
Таким образом, всего через пять часов девочки перенеслись из каменного в электронный век, от чистоводных болот джунглей к омерзительным топям Гуаякиля. Они говорили только на языке канка-боно, который понимали лишь их немногочисленные соплеменники, ос тавшиеся умирать в джунглях, да, как выяснилось, один грязный белый старик в Гуаякиле.
Ксименес был родом из Кито, и в Гуаякиле поселить доставленных им малолеток ему было негде. Сам он снимал комнату в «Эльдорадо» – ту самую, в которой позже поселились Селена Макинтош и ее собака. По совету полиции он отдал девочек в приют по соседству с расположенной в центре города церковью, где монашки охотно согласились заботиться о них. Тогда еще в городе было достаточно еды для каждого.
После этого Ксименес отправился в отель и поведал обо всем бармену, который оказался Хесусом Ортисом – тем самым, что позже отрезал телефонный коммутатор «Эльдорадо» от внешнего мира.
Итак, Ксименес стал одним из авиаторов, оказавшим серьезное воздействие на будущее человечества. Вторым был американец по имени Пол У. Тиббетс. Именно он сбросил атомную бомбу на мать Хисако Хирогуши во время Второй мировой войны. Вероятно, люди все равно стали ба такими пушистыми, как сегодня, даже если бы Тиббетс не сбрасывал бомбу. Но несомненно, что благодаря ему они обросли шерстью быстрее и лучше.
Сиротский приют вывесял объявление, приглашая любого, кто владеет языком канка-боно, на работу переводчиком. На объявление откликнулся старый пьянчуга и мелкий воришка – белый чистейших кровей, приходившийся, как это ни удивительно, дедом самой светлой из девочек. В молодости он отправился на поиски ценных минералов в тропические леса и три года прожил среди канка-боно. И ввел отца Фицджеральда в племя, когда священник только прибыл туда из своей Ирландии.
Имя его было Доминго Кеседа, и происходил он из прекрасного семейства. Отец его возглавлял факультет философии Центрального университета в Кито. Так что сегодняшние люди – имей они к тому склонность – вполне могли бы утверждать, что являются потомками старинного рода испанских интеллектуалов.
Ребенком, еще в Кохоусе, я никак не мог найти в жизни нашей семьи чего-нибудь такого, чем мог бы гордиться, – и тогда моя мать сказала, что в моих жилах течет кровь французской знати. По ее словам, если бы не Французская революция, я, вероятно, жил бы себе в своем шато, посреди обширного имения. Это по ее, материнской линии. Через нее же, продолжала она, я являюсь дальним потомком Картера Брэкстона, одного из тех, кто подписал Декларацию независимости. Так что я вправе высоко держать голову, гордясь кровью, текущей во мне, закончила она.
Мне это очень понравилось. Тогда я решил оторвать своего отца от пишущей машинки, чтобы расспросить, чьим потомком я являюсь по его линии. В те годы я не знал, что такое сперма, и потому его ответ оставался для меня загадкой еще
Старый Кеседа, воняя, как усеянное трупами поле боя, внушил малолеткам, что они должны верить ему одному. Им было несложно сделать это, учитывая, что он был дедом одной из них и единственным человеком, способным с ними объясняться. У них просто не было иного выхода, как верить всему, что бы он им ни сказал. И откуда было взяться скептическому отношению, когда окружавшая их новая обстановка не имела ничего общего с привычными влажными лесами. Они носили в себе немало истин, которые готовы были упорно и гордо отстаивать, но ни одна из них не была приложима к тому, что им до того времени довелось увидать в Гуаякиле. За исключением одной, вера в которую была совершенно гибельной в городских условиях миллион лет тому назад: что родственники ни за что не причинят им вреда. Кеседа же намеревался подвергнуть их страшной опасности, сделав из них воровок и побирушек, а затем, как только станет возможным, и проституток. Решился же он на это ради удовлетворения тщеславия и потребности в алкоголе, обуревавших его большой мозг. Он решил стать на старости лет человеком зажиточным и уважаемым.
Он брал девочек на прогулки по городу, показывая им, как были уверены монахини в приюте, парки, церковь, музеи и тому подобное. В действительности же он учил их, чего следует остерегаться при встрече с туристами, где их искать, как облапошивать и куда они обычно кладут свои ценные вещи. Они играли, учась замечать полицейского прежде, чем тот заметил их, и запоминая удобные места в центре города, где можно спрятаться от преследователей.
Первую неделю пребывания девочек в городе они занимались практическими играми в стиле «что нужно делать, если…» А затем – к недоумению монахинь и полиции – дедушка Доминго Кеседа и девочки как сквозь землю провалились. Развратный старик, этот прародитель нынешнего человечества, попросту увел малолеток жить в пустой эллинг неподалеку от морского причала – эллинг, предназначавший ранее для одного из более старых прогулочных кораблей, с которыми, как предполагалось, должна была соперничать «Bahia de Darvin». К тому времени эллинг был пуст, так как приток туристов сократился уже настолько, что старое судно оказалось не у дел.
Что ж, по крайней мере они были вместе. И в первые свои годы на Санта Росалии, покуда Мэри Хепберн не подарила им детей, они были признательны судьбе именно за это: по крайней мере они были вместе, связанные языком, религиозными верованиями, шутками, песнями и так далее.
Это же самое они, уходя одна за другой в голубой туннель, ведущий в загробную жизнь, оставили своим детям, рожденным на Санта Росалии: утешение быть вместе и делить друг с другом язык, религию, шутки и песни канка-боно.
В прежние, недоброй памяти времена в Гуаякиле старик Кеседа предоставлял в их распоряжение свое вонючее тело, обучая их, невзирая на малолетний возраст девочек, искусству и повадкам проституток.
Их, несомненно, нужно было спасать – еще задолго до того, как разразился экономический кризис. В единственное пыльное окно эллинга, служившего их омерзительным училищем, как картина из рамы, глядела снаружи корма «Bahia de Darwin». Они и представить себе не могли, что этому прекрасному белому кораблю суждено вскоре стать их Ноевым ковчегом.