Галерные рабы
Шрифт:
— Ты что, предлагаешь не вступать в битву, отойти?
— Мы не можем отойти! Это означает отказаться от взятой немалой кровью Егерской крепости, от возможности ударить по врагу всей с трудом собранной силой. О славнейший из турецких владык, ради этой войны ты и себя, и свой народ лишил всех денег. Ты не можешь повторить поход, если уйдешь или если проиграешь битву у Мезекерестеша.
— Каков же твой совет?
— Мой гениальный повелитель расставил войска так, что ничего не надо менять, разве что продвинуть пушки и йени-чери к воде. Следует только отказаться от атаки и ждать, когда христиане
— А если гяуры останутся на месте?
— Пусть сидят! Крымская конница отрежет им подвоз продовольствия. У них наемное войско, оно долго не продержится без жалованья и на скудном пайке. Маттиасу придется или атаковать, или отступать без боя…
— Что ж, мы дадим неверным собакам уйти небитыми? — раздраженно спросил великий визирь.
— Выиграть войну без пролития крови — величайшая победа! А отход союзных войск будет означать для них стратегическое поражение. У Маттиаса и Батори, как и у нас, нет денег на продолжение кампании.
— Да ведь эдак они все обозы с собой утащат, а нас оставят без добычи! — завопил румелийский беглербег.
Аргумент оказался решающим. Советники загалдели. Искандар попытался объяснить, что обоз можно попробовать отбить при вражеском отступлении. Но его никто не слушал. Султан и придворные уподобились муэдзину, который вещает, затыкая себе уши.
Когда все, наконец, опомнились и притихли, заговорил командир сипахов:
— Доводы, что привел Искандар-паша, так же применимы к войску правоверных, как к христианам. Моим воинам уже давно не платили жалованья, они не станут сидеть в лагере и ждать ухода неверных с обозом. Многие сипахи даже сейчас не встали в боевые порядки, остались в своих палатках. Их выманит оттуда только обещание легкой добычи…
— Забудь о легкой добыче! И вообще не она главное на войне!
С помощью здравого смысла Искандар старался переубедить военный совет. Но это было равносильно попытке руками остановить горный камнепад.
— О светоч божественной мудрости! Да кто такой этот Искандар, почему ты прощаешь ему все его наглые выходки и слова? Как смеет он утверждать, будто наша доблестная армия не справится с христианским стадом! — возмутился румелийский наместник. Его дружно поддержали почти все советники.
— Ваши головы затуманены мыслями о наживе! — огрызнулся в ответ Искандар. — Из-за алчности вы предлагаете султану самоубийственный план! В конном строю атаковать полевые укрепления! Спрятать артиллерию в тыл, где она ничего не сможет сделать! Убрать подальше от передовой йени-чери, самую лучшую пехоту, которая только и способна штурмовать вражеский лагерь! Все это заранее обрекает нас на разгром!
Опытный интриган, искушенный в словесных дворцовых поединках, Селим-бег глаза зажмурил от удовольствия, нанося чауш-паше смертельный удар.
— Ты осмеливаешься хаять
Побледневший Искандар упал ниц перед султаном:
— Прости, о всемилостивейший и великодушнейший! В меру своих скромных способностей я стараюсь уберечь тебя и твое войско от поражения. Возможно, в пылу спора я сказал не так! Казни меня, если на то будет твоя высокая воля, но не думай обо мне плохо!
Мехмет мысленно представил, красиво ли будет смотреться голова чауш-паши на колу посреди лагеря. Потом вспомнил про услуги, оказанные этим упрямцем при восшествии на престол, бесценные советы во время нынешнего похода. Своенравен, невежлив, непочтителен, заигрывает с йени-чери. Может стать опасным, потому что слишком умен. Но верен, это неоднократно доказано. И служит хорошим противовесом остальным членам дивана, доносит о них много интересного. Пусть пока поживет…
— Я прощаю тебя, мой легкомысленный и самонадеянный слуга. Меньше читай книг, они ударяют тебе в голову. Вспомни сказанное халифом Омаром при сжигании книг неверных: «Если в них есть то, что содержится в Коране, они бесполезны. Если в них есть то, чего нет в Коране, они вредны». Совет окончен. Завтра утром начинайте атаку.
Пятясь назад до полога шатра (нельзя поворачиваться к повелителю спиной), мокрый от пережитого волнения и страха Искандар ощущал себя под прицелом ненавидящих глаз и злорадных ухмылок. Получил, выскочка?!
За пределами шепира лица крымского царевича, командира сипахов и гениш-ачераса, предводителя корпуса янычар, сделались задумчивыми и серьезными. Одно дело травить стаей неугодного дивану строптивца, совсем другое — идти в битву, следуя плану, который считает скверным военачальник, прозванный в войске непобедимым. В отличие от других советников, они все были опытными вояками и понимали, что Искандар-паша прав, однако боялись перечить повелителю.
Гениш-ачерас, один из немногих друзей чауш-паши среди членов дивана, подошел к нему и высказал общее мнение военных:
— Будем надеяться, Искандар-паша, что твои опасения не оправдаются.
…И если случится именно так, то моей шее предстоит ощутить объятия шелкового шнурка. Мехмет не простит хулы его планов. А если восторжествуют союзники, меня ждет не менее «светлое» будущее. Погибнуть в схватке — это верх мечтаний. Куда хуже попасть в плен и кончить жизнь на костре как вероотступник. Если даже спасусь с поля битвы, султан (или его преемник, коли Мехмет погибнет) не оставит в живых. Пророков, правильно предсказывавших беды, повелители не любят, свидетельство тому — судьбы Кассандры, слепого Терезия…
Пусть даже падишах испьет из райской реки Кевсерь, а я останусь жив и дезертирую из турецкого войска, чтобы не попасть в Стамбул. Прощай тогда мое высокое, с трудом завоеванное положение и мечты повторить судьбу Македонца…
Да, вот теперь я понимаю жалобу гениального, но неудачливого Ганнибала: «Нигде меньше, чем на войне, исход не соответствует надежде. Счастье одного часа может низвергнуть славу, уж приобретенную, и ту, на которую можно было надеяться».