Галеты капитана Скотта
Шрифт:
— Если почувствуете, что снег под ногами уходит, валитесь плашмя на брюхо и ползите в сторону. Главное, не трусить! А дальше я помогу. Со мной такое уже бывало.
Я смотрю в оранжевую спину Никса... Ах, Нике, и зачем ты только сказал те слова!
Они нам встретились на окраине поселка. Даже издали по их походке можно было понять, что чем-то озабочены и заботы эти не простые. Впереди шагал массивный Борис Семенович Осипов, командир АН-12, нашего второго самолета, который в перелете шел грузовым рейсом. Летчики направлялись в сторону аэродрома. Увидев нас, сдержали шаг.
—
— Да нет. Вот были на мысе Армитедж.'Отыскали галеты...
Мы рассказали о неожиданной находке.
Осипов взял одну из галет, подержал на просторной, как аэродром, ладони.
— Надо же! Самого Скотта!—протянул галету обратно, и мне почудился в его тоне оттенок зависти.— Повезло!
— А вы куда торопитесь?
— Отчаливать.
— Отчаливать?!
Я знал, что экспедиция должна была задержаться на американской базе минимум на три дня,—и вдруг: «аннушка» улетает! Не пробыла здесь и суток. Нам невесело разъяснили: накладочка получилась, у горючего, которое на американской базе, не то качество, которое потребно нашим машинам.
— Нельзя на нем лететь?
А черт его знает! Вот мы и надумали попробовать. Итак, грузовую «аннушку» посылают в пробный полет на Мирный. А вся экспедиция остается здесь.
— Возьмите нас!—вдруг попросил Юра.
Осипов исподлобья взглянул на него.
— Это риск...
Осипов слыл молчальником, словами разбрасываться не любил. Но мне показалось, что был рад просьбе.
Мы побежали обратно в Мак-Мердо в наш дом за вещами. Ветки липы отдали Никсу:
— Спасибо за все! Вот тебе еще один сувенир. Ему тоже нет цены. По крайней мере здесь, в Антарктиде.
Нике повертел в руке увядшие, но все еще пахучие ветки.
— Если вам так приспичило, ребята, я, пожалуй, отнесу их к тому кресту.
Лучи полярного солнца больно колют зрачки, словно глаза забило пылью. Безжизненная пустыня уходила к дымчатому горизонту, где белое постепенно превращалось в голубое и даже темной крупинки не было в унылом двуцветье. Где-то в этой вековечной пустыне погребенные под просторным саваном снегов спят вековечным сном Скотт и его товарищи.
Радист крикнул со своего места:
— Слышу Южный полюс. На волне—станция Амундсен-Скотт!
Темные глаза радиста радостно поблескивают, полные губы растянулись в долгой улыбке. Еще бы! Знакомые для радиста места! Андрей Капица, тогда еще молодой, но уже достаточно известный исследователь шестого континента, на борту «аннушки» добровольно исполнял обязанности радиста: он в совершенстве знал английский, а по всей нашей трассе радисту только с английским и работать. С полюсом у него личные взаимоотношения—А. Капица входил в состав Первой советской экспедиции на Южный полюс в 1956 году. Они добрались до «оси земли» после труднейшего похода на вездеходах, первого в истории похода, который начался от антарктического берега Индийского океана.
«Аннушка» после долгих часов честной работы благополучно «проглотила» над Мирным свой двадцать пять тысяч сорок пятый километр пути. Тяжелая машина с опаской коснулась колесами дорожки малопригодного для такой махины, скороспело сработанного «мирянами»
Через несколько дней в Мирном нам с Юрой пришла в голову мысль установить здесь полосатый дорожный столб со стрелками-указателями. Экспедиционный плотник выстругал длинный брус, дощечки-указатели выпилили из фанеры мы сами, сами же их раскрасили в разные цвета и сделали нужные надписи: столько-то километров до Москвы, столько-то до Лениграда, Киева... Первой прибили табличку, которая указывала на Южный полюс.
Забегая вперед, скажу, что недавно, будучи в Ленинграде, я заглянул в Музей Арктики и Антарктики. Приятно было вдруг увидеть в числе наиболее приметных экспонатов привезенный из Мирного как предмет истории дорожный столб, сработанный и нашими руками, знакомый до гвоздя, вогнанного в него,—на стрелках-указателях я узнал собственный корявый почерк: «До Южного полюса—2617».
Под нами Антарктида. Мы с Юрой счастливы: завершаем самый дальний в отечественной истории перелет в числе самых первых.
Едва взмываем в небо из-под зловещей тени вулкана Эребус и ложимся на курс, как Осипов, стянув с круглой головы дужку наушников, оборачивается ко мне—я стою за спиной его кресла—и, кивнув на слепящее солнцем стекло кабины, произносит:
— Вот где-то здесь они и лежат...
И мне сразу ясно, о ком он говорит. Значит, галеты произвели впечатление и на него, бывалого полярного бродягу.
Через два месяца на обратном пути из Антарктиды, снова отмеченном тревожными неожиданностями, наши самолеты задержались на крайнем севере Австралии в порту Дарвин.
В маленьком захолустном городке было безнадежно тоскливо и чудовищно влажно—люди захлебывались в собственном поту. В номере дешевой, но чистенькой гостиницы с пола я подобрал кем-то оброненный листок: «Дорогой Джон! Я снова попал в этот комариный ад. Может быть, хотя бы здесь я найду свою удачу?»
Временами налетали на городок короткие, но тяжелые тропические дожди, картечью били в шиферные крыши, дырявили воду в заливе. На маленький местный аэродром прилетел из Европы самолет, доставил из Испании эмигрантов. В зал ввалилась шумная и суетливая публика, раскалывая дремотную тишину аэровокзала. Люди приехали на чужбину искать удачу.
Наконец-то нам лететь. Наш ИЛ казался давно обжитым родным домом. Я занял свое место у иллюминатора. Там, за стеклом, мокро отсвечивали крыши чужого города. И вспомнился еще один рассказ К. Паустовского—«Австралиец со станции Пилево» — о судьбе заброшенного в Австралию превратностями судьбы в дореволюционные годы русского паренька, который тоже на чужбине искал удачи и не нашел ее. Есть в рассказе такие слова: «Чужое небо и чужие страды радуют нас только на очень короткое время, несмотря на всю свою красоту. В конце концов придет пора, когда одинокая ромашка на краю дороги к отчему дому покажется' нам милее звездного неба над Великим океаном и крик соседского петуха прозвучит, как голос родины, зовущей нас обратно в свои поля и леса, покрытые туманом».