Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра
Шрифт:
– Да, конечно, ваше высокоблагородие, – с трудом выговорил толстяк длинное русское слово и перешел на польский: – Я родился двадцать первого ноября 1862 года в Заболотцах Бродовского уезда…
– Господин Чесницкий, можно без биографии, – прервал его корнет, – давайте сразу о подземном ходе.
– Так вот я и говорю, когда мне было четырнадцать лет, мой покойный отец отдал меня в науку церковному пению в Плеснеск, это три версты южнее Подгорцев, и тогдашний игумен Скобельский мне рассказывал, что будто бы от монастыря к замку в Олесько есть подземный переход в исключительно хорошем состоянии.
– И он показывал вам вход в это подземелье? –
– А как же – прямо под монастырем.
– Скажите, уважаемый Михаил Антонович, вы можете показать нам это место?
Вахмистр испуганно уставился на капитана.
– Я имею в виду, конечно, вечером, – сообразил Белинский, – когда стемнеет, и мы наденем на вас, скажем, какой-нибудь плащ с капюшоном.
– Это исключено, господин капитан, – категорически заявил корнет и уже по-французски добавил: – Се sanglier ici selon Failure est appris par n’importe quel chien [180] .
180
– Этого кабана здесь узнает каждая собака по походке (фр).
– Ну что ж, – согласился Белинский, – тогда давайте бумагу и карандаш, будем чертить схему.
В тот же день офицеры отправились в указанный вахмистром Василианский монастырь. Местный настоятель встретил их больше с удивлением, чем с испугом, но послушно показал все подвальные помещения. Ни о каком подземном ходе он, естественно, ничего не знал.
Офицеры приблизительно определили место, соответствующее чертежу вахмистра, и направились на ночлег в Олесько, чтобы уже там подробно обсудить план земляных работ.
Но в Олесько Белинского ждал вестовой из Золочева – капитана срочно отзывали во Львов.
Глава 48
Скверная история в Бродах
Уже на следующий день Белинский был во Львове. Зайдя в кабинет начальника отделения, капитан сразу почувствовал что-то неладное. Подполковник Кирьянов и Ширмо-Щербинский курили у окна и лишь слегка кивнули ему на его приветствие.
Генерал-квартирмейстер штаба армии Никитин сидел за столом и что-то читал.
– Присаживайтесь, штабс-капитан, – мрачно взглянул он на него поверх пенсне и, отложив документ, стал молча прохаживаться по кабинету. – Господин капитан, – остановился он перед Белинским, – дорогой, голубчик Павел Андреевич, а ведь вы, похоже, попали в прескверную историю. Как же это вас угораздило? Опытного следователя, еще недавно имевшего честь и доверие состоять в важной государственной комиссии…
Белинский с недоумением перевел взгляд с генерала на офицеров, не зная, как понимать эти слова – всерьез или в шутку? Но в поведении офицеров не было ничего наигранного. Скорее всего, речь шла о каком-то недоразумении.
– Вы, капитан, конечно, помните ваши задушевные разговоры в Бродах в компании офицеров во время следования во Львов? – насупил брови Никитин. – Как выяснилось, вы остались абсолютно равнодушны к откровенно провокационным речам офицеров, следовавших на излечение в Киев. По свидетельствам очевидцев, вы не дали должный отпор и даже не выразили возмущения провокаторам, оскорбившим священную особу и военно-начальствующих лиц, что можно истолковывать как ваше согласие с этими возмутительными речами.
Не отрывая сурового взгляда от Белинского, Никитин присел на край стола. Кирьянов и Ширмо-Щербинский внимательно
– Я все понял, ваше превосходительство, – промолвил Белинский, наконец догадавшись, о чем идет речь. – Я готов держать ответ за свое поведение.
– Вы далеко не все поняли, капитан, – оторвался от стола генерал, – вы даже не можете себе представить насколько. Там, – ткнул он пальцем вверх, – еще не знают о распитии коньяка в ресторанах со всякой шпионской сволочью. Как можно сейчас, когда наступил самый решающий момент на фронтах и моральный дух офицеров и солдат становится главным вопросом, быть равнодушным к публичному провозглашению антигосударственных суждений среди воинских чинов! – Он снова остановился перед капитаном. – Вы как думаете – войска, одурманенные слухами о том, что у них не хватает оружия, снарядов, пищи и ими командуют бездарные генералы, пойдут в бой, окрыленные мыслью о победе? Недаром командование дало указание принимать крайние меры в отношении капитулянтов, невзирая на чины и заслуги. И заметьте – это строго выполняется. Только за последние дни по армии расстреляны пять человек, у которых были обнаружены вражеские прокламации. Причем один – всего лишь за немецкую открытку с изображением раздачи хлеба пятнадцати тысячам русских военнопленных в Августове.
Резкий, инквизиторский тон генерала обескуражил капитана. Все еще не осознавая в полной мере, какое отношение имеют эти преступления к нему, он никак не мог собраться с мыслями и найти правильный ответ.
Но Никитин не ждал ответа. Он взглянул на часы и сказал:
– Так вот, мне необходимо получить от вас объяснения по существу. Прошу грамотно и убедительно изложить это в рапорте до моего отъезда. Не хочу вас заранее огорчать, но ваш арест вполне вероятен.
– Я готов это сделать сейчас же, – твердым голосом ответил Белинский.
– Напрасно горячитесь, капитан, – бросил на него негодующий взгляд генерал, – речь идет о вашей дальнейшей судьбе. У вас есть время сделать это продуманно и исчерпывающе, не оставив места для сомнений. Я думаю, это вам под силу с вашей юридической практикой. – И, взявшись за шинель, кинул Кирьянову: – Дождитесь меня, Леонид Апполинариевич, я к губернатору!
После ухода генерала офицеры еще с минуту неловко молчали. Наконец Ширмо-Щербинский спросил у Кирьянова:
– Я думаю, генерал прибыл во Львов не ради того, чтобы лично разобраться с капитаном?
Тот скривился:
– Скорее для сопровождения генерала Маннергейма [181] в Самбор. Генерал назначен временно исполняющим обязанности командира двенадцатой кавалерийской дивизии вместо выбывшего по ранению Каледина и проездом остановился у помощника губернатора барона фон Кнорринга.
– Маннергейм?! – повторил Ширмо-Щербинский. – Я помню этого финского барона по коронации. На торжественной церемонии в Москве он вместе с корнетом фон Кноррингом шествовал впереди государя. Два красавца-великана… Вы можете писать рапорт здесь, у меня, – увидел он, что Белинский собирается покинуть кабинет, – здесь вам никто не помешает. Корецкий пригласил нас на обед в кафе Вассермана.
181
Маннергейм Карл Густав Эмиль (1867–1951) – финский военный и государственный деятель, генерал-лейтенант российской императорской армии, маршал и президент Финляндии с 1944 по 1946 год.