Галлюцинации
Шрифт:
«Все произошло очень быстро. В сентябре 1999 года я чувствовала себя великолепно. Летом мне удалили матку, но в начале осени я уже снова занималась пилатесом и танцами и чувствовала себя прекрасно. Четыре месяца спустя энергии не убавилось, но я оказалась жертвой невидимого расстройства, о котором, кажется, никто ничего не знает и для которого я даже не могу подобрать название.
Сначала изменения были постепенными. В сентябре помидоры и апельсины стали отдавать железом и гнильцой, а деревенский сыр стал пахнуть как скисшее молоко. Я перепробовала несколько сортов, но все они оказались подпорченными. В течение октября салат-латук начал пахнуть скипидаром, а шпинат, яблоки, морковь и цветная капуста стали казаться мне гнилыми. Рыба и мясо, особенно курятина, стали пахнуть так, словно их специально неделю продержали на батарее центрального отопления. Мой муж не чувствовал никаких посторонних запахов. Я решила, что у меня какая-то пищевая аллергия…
Вскоре мне стало казаться, что от ресторанных кухонь несет страшной тухлятиной. Хлеб вонял гноем, а шоколад – машинным маслом. Единственное, что я могла еще есть, – это копченый
Со следующей недели ситуация с запахами стала еще хуже. От проезжавших по дороге машин воняло так, что я с трудом заставляла себя выходить на улицу. До пилатеса я добиралась окольными путями, а в балетную школу стала ходить по пешеходной дорожке. Запах вина вызывал у меня отвращение, так же как и запах любых духов. Запах утреннего кофе Яна не нравился мне никогда, но в один прекрасный день он стал просто невыносимым. Мне казалось, что эта вонь пропитала весь дом и висит в нем сутками. Яну пришлось с тех пор пить кофе только на работе».
Миссис Б. вела подробный дневник, надеясь найти если не объяснение, то хотя бы какую-то систему в своем расстройстве, но не смогла найти ничего. «В этой болезни нет ни смысла, ни порядка, – писала она. – Как может лимон пахнуть хорошо, а апельсин плохо? Почему я спокойно нюхаю чеснок, но перестала выносить запах лука?»
При полной потере обоняния мы не встречаем у больных извращений обоняния или изменения привычных запахов. У таких больных мы наблюдаем обонятельные галлюцинации. Они тоже могут быть весьма разнообразными, и их подчас трудно определить и описать. Вот, например, что написала мне по этому поводу Хизер Э.:
«Эти галлюцинации невозможно описать каким-то одним запахом (за исключением одного вечера, когда мне все время чудился запах маринованных огурцов с укропом). Скорее эти галлюцинации можно описать как смесь запахов (металлический запах шариковых дезодорантов, сладковато-кислый – пирожных или запах расплавленной пластмассы у мусорной свалки). Какое-то время я даже получала удовольствие, стараясь подобрать название всем этим адским смесям. Поначалу я ощущала «за один присест» только один запах – по нескольку раз в день. Потом гамма расширилась, я стала одновременно чувствовать несколько запахов. Иногда в эту гамму однократно вклинивался какой-нибудь новый запах, но потом он бесследно и навсегда исчезал. Сила восприятия бывает разная. Иногда запах ощущается очень резко, как удар по носу, а потом это ощущение быстро пропадает. Иногда же слабый, едва ощутимый запах преследует меня сутками напролет».
Некоторые больные ощущают определенные запахи, причем иногда под влиянием ситуации или внушения. Лора Х., почти целиком утратившая обоняние после трепанации черепа, написала мне, что иногда ощущает всплеск знакомых запахов, которые, правда, немного отличаются от тех, которые она ощущала до наступления аносмии. Иногда же запахи были совсем иными:
«Однажды у нас на кухне после ремонта случилось короткое замыкание. Муж уверил меня, что все в порядке, но я очень боялась пожара… Среди ночи я проснулась и пошла на кухню удостовериться, что все хорошо, потому что почувствовала запах горящей проводки. Я осмотрела все закоулки кухни, холл, открыла шкафы, но ничего не горело. Потом я подумала, что запах шел от соседей или с улицы».
Лора разбудила мужа, но он ничего не почувствовал, хотя Лора продолжала явственно ощущать запах дыма. «Я была потрясена тем, с какой силой я могу воспринимать несуществующие запахи».
Других больных могут преследовать какие-нибудь постоянные запахи или такие причудливые их смеси, словно в них собраны все отвратительные запахи, существующие в мире. Бонни Блоджет в своей книге «Воспоминание о запахе» описывает галлюцинаторный обонятельный мир, в который она окунулась после перенесенного гайморита и использования мощных средств от заложенности носа. Бонни вела машину по какой-то федеральной трассе, когда впервые вдруг ощутила странный противный запах. Остановившись на заправке, Бонни первым делом осмотрела свои туфли. Они оказались чистыми. Потом она проверила вентилятор – не попала ли в него мертвая птица? Запах преследовал ее, то усиливаясь, то ослабевая, но не исчезал полностью. Бонни исследовала десятки возможных внешних его источников и постепенно пришла к выводу, что этот источник находится у нее в голове – в неврологическом, а не в психиатрическом смысле. По описаниям Бонни, преследовавший ее запах – это «жуткая смесь запахов кала, рвоты, горелого мяса и тухлых яиц, не говоря уже о дыме, органических растворителях, моче и плесени. Кажется, мой мозг превзошел сам себя». (Галлюцинации, содержанием которых являются отвратительные запахи, называют какосмией.)
Поскольку люди способны обнаруживать и идентифицировать около десяти тысяч разных запахов, то число возможных галлюцинаторных ощущений может быть намного большим, ибо в слизистой оболочке носа заложены более пятисот различных обонятельных рецепторов и их стимуляция (или стимуляция их представительств в головном мозге) может породить триллионы возможных сочетаний. Ощущаемые в результате паросмии или фантосмии запахи действительно подчас невозможно описать, так как они отличаются от любого известного по реальному опыту запаха и не пробуждают никаких реальных воспоминаний. Таким образом, причудливость и необычность запаха может быть первым и главным признаком его галлюцинаторного происхождения, ибо мозг, если его освободить от пут реальности, может породить любой звук, образ или запах из своего богатого репертуара и составлять из них самые сложные или «невозможные» сочетания.
4. Слуховые
В 1973 году в журнале «Сайенс» была опубликована статья, которая произвела настоящий фурор. Называлась статья: «Как чувствует себя здоровый человек в психиатрической лечебнице». В ней описывалось, как здоровые во всех отношениях люди, не имевшие в анамнезе никаких психических расстройств, ради эксперимента обратились к врачам с жалобами на то, что им слышатся голоса. Они рассказывали врачам, что по большей части не могут разобрать, что говорят эти голоса, но иногда различают такие слова как «пустота», «пустотелый» или «стук». Если не считать этой жалобы, люди вели себя абсолютно адекватно, могли вспомнить свою фактическую биографию и перечислить произошедшие в их жизни реальные события. Тем не менее всем им был поставлен диагноз «шизофрения» (за исключением одного «пациента», который «отделался» «маниакально-депрессивным психозом»). Все эти «больные» были госпитализированы на срок до двух месяцев. Всем была назначена антипсихотическая лекарственная терапия. (Правда, эти люди не глотали предписанные им таблетки.) После поступления в госпиталь эти «больные» продолжали вести себя совершенно нормально, говорили персоналу, что их «голоса» исчезли и что они прекрасно себя чувствуют. Они даже вели дневник своего опыта, не скрывая этого от персонала (в отношении одного из этих псевдобольных в записях дежурных медсестер было сказано, что «пациент ведет дневник своего поведения»). Тем не менее ни один из самозванцев не был разоблачен психиатрами [20] . Результат этого эксперимента, спланированного стэнфордским психологом Дэвидом Розенханом (который и сам был одним из псевдобольных), показывает, среди прочего, что единственный симптом – «голоса» – может оказаться достаточным для безапелляционного установления диагноза «шизофрения» даже при отсутствии других симптомов и отклонений в поведении. Психиатры, как и все общество, оказались подвержены всеобщему заблуждению относительно того, что «голоса» – это всегда признак безумия, что они появляются только в контексте тяжелых психических расстройств.
20
Настоящие больные оказались более наблюдательными. «Вы не псих, – сказал один из них экспериментатору. – Вы журналист или профессор».
Кстати, это мнение утвердилось сравнительно недавно, что становится ясно после прочтения ранних работ по исследованию шизофрении. В 70-е годы появились мощные антипсихотические лекарства и транквилизаторы, вытеснившие все прочие методы лечения. А тщательный опрос больного уступил место сличению его жалоб с критериями справочника по умственным расстройствам, что ускоряет и облегчает установление диагноза.
Эйген Блейлер, руководивший огромной психиатрической больницей «Бургхёльцли» в Цюрихе с 1898 по 1927 год, сочувственно и заботливо относился к сотням шизофреников, находившихся на его попечении. Он хорошо понимал, что их «голоса», какими бы странными и нелепыми ни казались, были тесно связаны с ментальным статусом и бредовыми идеями пациентов. Голоса, писал Блейлер, «воплощают все их устремления и страхи… все их извращенные отношения с окружающим миром… и прежде всего… с его патологическими или враждебными силами», коими эти пациенты одержимы. Он очень живо описал все это в вышедшей в 1911 году великой монографии «Раннее слабоумие, или Шизофрения»:
«Голоса не только что-то говорят пациенту, они словно пропускают через него электрический ток; бьют больного, парализуют, лишают способности мыслить. Очень часто эти голоса воплощаются в конкретных людей или какими-то иными, подчас весьма причудливыми, способами. Например, один больной считал, что его голоса «сидят» над каждым из его ушей. Один голос немного больше второго, но оба они не больше грецкого ореха, а выглядят как большой безобразный рот.
Основным содержанием «голосов» являются, как правило, угрозы и проклятия. День и ночь эти угрозы и проклятия доносятся отовсюду – со стен, сверху и снизу, издалека и изблизи. Например, когда больной начинает есть, он слышит: «Ты украл каждый глоток…» Если же больной что-то роняет, то может услышать: «Чтобы эта штука отрубила тебе ногу!»
Иногда голоса говорят противоречащие друг другу вещи. Часто они могут быть враждебны пациенту, а потом меняют свое отношение на противоположное. При этом два разных мнения могут высказываться голосами, принадлежащими разным людям. Например, голос дочери может сказать: «Его сожгут живьем», – а голос матери возразить: «Нет, его не сожгут». Больной часто слышит не только голоса обвинителей, но и голоса защитников и покровителей.
Часто голоса звучат в определенной части тела. Например, полип в носу может стать местом, откуда больному слышится голос. Если у пациента есть какая-нибудь болезнь кишечника, то голос может звучать из живота. Если больной страдает половыми расстройствами, то голос может звучать из полового члена или мочевого пузыря. Подчас из носа могут раздаваться непристойности… Больная с реальной или воображаемой беременностью может слышать голоса разговаривающих в ее чреве детей…
Иногда начинают говорить неодушевленные предметы. Может заговорить лимонад; пациент может услышать, как стакан молока явственно произносит его имя. Подчас начинает говорить и мебель».
Далее Блейлер пишет: «Почти все госпитализированные в лечебницу шизофреники слышат голоса», но тут же оговаривается, что обратное неверно, что, несмотря на то что почти все шизофреники слышат голоса, одни только слуховые галлюцинации не являются непременным диагностическим признаком шизофрении. Но в общественном сознании галлюцинаторные голоса почти всегда являются синонимом шизофрении, и это большая ошибка, ибо большинство людей, слышащих «голоса», не страдают шизофренией.
Многие люди сообщают о своих голосах. При этом они особо подчеркивают, что эти голоса обращаются не к ним. Например, Нэнси К. писала мне: