Галя
Шрифт:
— Ну, а потом что? — спросила Галя.
— Как что? Все, что полагается. Как я ни жалела и ни сочувствовала ему, но не можешь же ты предполагать, чтобы я в эти минуты ходила разделять с ним его страдания? — удивилась Надя.
— Да нет, — смеясь, запротестовала подруга, — я спрашиваю, что потом было, то есть чем кончилась вся эта история?
— Да она ничем еще не кончилась, а все идет да идет, а сколько за собой ведет всего! Вот слушай только, что дальше было, — торопилась выложить Надя все остальное. — Само собой разумеется, что с тех пор, как я убедилась, какой Петя герой, что жизнью даже был готов пожертвовать для меня, мы с ним душа в душу, а Ваня Телегин на втором плане. Завидно ему, весь зеленый от зависти ходит. А мне весело-о-о! Чудо! Понял он, конечно, что меня покорило Петино геройство, и решил тоже лицом в грязь
«Вы, кажется, думаете, что я боюсь собак? Хорош был бы военный! — молодцевато выпрямился он. — Я жалею, что это всего собаки, а не какие-нибудь разъяренные хищники, тогда бы я мог доказать вам…» — но доказывать ему пришлось уже по ту сторону забора…
Галя внимательно слушала подругу, та тем временем продолжала рассказ:
— Едва перепрыгнул Ваня забор, как псы залились пуще прежнего, совсем рассвирепели. Между тем мой Иван храбро под самым носом у собачищ общипал почти все нарциссы. Мне в ту секунду, как живая, представилась шиллеровская «Перчатка» [22] и неустрашимый рыцарь, выхватывающий ее из-под разверстых пастей львов и тигров… Разве не похоже? Точь-в-точь! Осталось всего три-четыре каких-нибудь цветка, когда противные псы больше не стерпели: один схватил Ваню за куртку, другой — за штаны… А тут еще какая-то толстенная бабища, вроде кухарки, вообразила, видно, что собаки просто между собой грызутся, да как плюхнет из окошка ушат с водой!.. Ваня как стоял, чуть не на четвереньках, так его с ног до головы и окатили. Он живо на забор, да не тут-то было: как взмахнул в воздухе ногами, так доги от злости свету не взвидели: один вцепился ему в пятку сапога, другой немножко повыше. Ну, думаю, совсем они его разденут, так и рвали все и рвали с него! Просто ужас!
22
«Перчатка» — произведение немецкого поэта, философа и драматурга Фридриха фон Шиллера (1759–1805).
— Да, вторая часть баллады не совсем такая, как у Шиллера, — от души хохоча, заметила Галя.
— Так что же, что не такая? — обиделась Надя. — Теперь же не Средние века… Я вообще не понимаю, что ты тут нашла смешного? Человек хотел принести в жертву свою жизнь…
— Но ограничился казенной пяткой и бахромой на казенных пьедесталах… — опять не сдержалась Галя.
— И вовсе не на казенных! Коли не знаешь, нечего и болтать. Вот именно, что брюки свои собственные, и сколько ему за них неприятностей от отца было!.. И не в том суть: разве он знал, что одни брюки разорвут?
Ведь его могли всего в клочья насмерть изодрать… Да что с тобой толковать! Ты ровно ничего в подобных вещах не смыслишь, — рассердилась Надя.
Тем не менее в ближайший же свой приезд девушка первым делом поспешила вытряхнуть все той же Гале весь свежий запас привезенных новостей и секретов.
Из ее болтовни Галя узнала, как глубоко несчастен Михаил Николаевич со своей женой, пустой светской женщиной, холодной и эгоистичной, помешанной на туалетах, балах и выездах; как мало она подходила домоседу Таларову, любящему семейный очаг, мечтавшему о тихом счастье в мирном уголке. Сперва она прикрывалась лишь вымышленными болезнями, чтобы под предлогом лечения вырваться из скучной для нее обстановки и вволю повеселиться за границей, в конце же концов дотанцевалась-таки до того, что хватила жесточайший плеврит, перешедший в чахотку. Приблизительно за год до того, как начинается наш рассказ, Михаил Николаевич был вызван телеграммой, возвещавшей об опасном состоянии здоровья Мэри. Он немедленно отправился к ней и быстро возвратился, схоронив жену и привезя на родину свою крошку дочь.
Все
Глава III
Под звон Пасхального Благовеста
Почти всю эту ночь Галя провела без сна, тем не менее поднялась на следующее утро бодрее и веселее, чем когда-либо. Дело так и кипело в ее проворных умелых руках, а было его по самое горло, так как наступила Страстная пятница.
Розовый передник беспрестанно мелькал то здесь, то там и нет-нет да заворачивал в «кожаную» комнату, чтобы удостовериться, все ли там в идеальном порядке. Кукушка и качалка, невзирая на вчерашнее распоряжение Марьи Петровны, конечно, были в ней оставлены: во-первых, Галя ни минуты не собиралась приводить это приказание в исполнение, во-вторых, и сама Таларова забыла про него; в сущности, ей было совершенно безразлично, где стояли означенные вещи — все сказанное накануне вытекало просто из желания сорвать на ком-либо или на чем-либо свое неудовольствие по поводу неприятной для нее телеграммы.
Между тем девушка успела за ночь подробно припомнить все привычки и вкусы Михаила Николаевича, в результате чего на утро к часам и качалке прибавился еще красный шелковый абажур, у кровати ковер с собаками, несколько диванных подушек и пускающий мыльные пузыри бронзовый мальчуган, служащий ночником, а также для зажигания папирос, — все вещи, любимые дядей Мишей, раньше постоянно окружавшие его.
При поездке в город за покупками были раздобыты мятные леденцы и миндальные пряники, которые во времена оные нет-нет да, бывало, и вынырнут на свет Божий из глубоких карманов Таларова. Кроме того, Галя решила испечь еще домашние пряники, обычно особенно ей удававшиеся, и мазурек [23] из цельных орешков в шоколаде, которые, как сейчас она помнит, так аппетитно хрустели на больших белых зубах Михаила Николаевича. Все это было сочинено и выполнено экспромтом, сверх установленной и так уже очень обширной программы, поэтому своим появлением вызвало недоумение Марьи Петровны.
23
Мазурек — украинский пирог прямоугольной формы.
— Что тебе вздумалось напечь всего этого? Я, кажется, не заказывала? — спросила она.
— Неужели нет? — притворно удивилась девушка. — А я так ясно помню, как вы мне говорили. И потом, в прошлом году вы были очень недовольны, когда ореховый мазурек не удался, так уж на этот раз я особенно над ним постаралась, — кривит душой Галя.
Памятуя вчерашний шум из-за кукушки и качалки, она боится его повторения и благоразумно умалчивает об истинной побудительной причине появления на свет этих двух «сверхштатных» снедей. Карамель и прянички, купленные Галей на ее личные деньги, тоже до поры до времени содержатся в стороне от ненужных взоров.
За хлопотами и возней быстро мелькает день, не давая времени томительному чувству ожидания. Настает вечер.
Как и накануне, Марья Петровна, проклиная свою судьбу за то, что ей приходится снова «тащиться» на этот «противный вокзал», да при том — «кто его знает? — пожалуй, и на сей раз напрасно», все же пускается в путь.
Столовый стол заставлен всевозможными холодными блюдами и закусками. Пузатенький никелевый самовар приветливо и радушно поет свою несложную веселую песенку.
Вот снова раздается с таким нетерпением ожидаемый стук экипажа и, как накануне, слышится сердитый возглас Марьи Петровны.
— Конечно, опять нет! Разве может этот господин хоть раз в жизни явиться, когда его ждут? Теперь не хватает только, чтобы он пожаловал завтра. Ведь от этого сумасброда всего можно ожидать, — негодует Таларова.
Но Галю известие, что дяди Миши еще нет, почему-то не огорчает так, как накануне: то, что возмущает и пугает Марью Петровну, девушке кажется необычайно заманчивым и привлекательным.
«Правда! Если бы завтра! В самую Пасхальную ночь! Вот бы хорошо! Вот самая лучшая встреча Светлого праздника, которую только можно придумать».