Гамаюн — птица вещая

Первенцев Аркадий Алексеевич

— Все правильно, товарищ Фомин.

— Правильно, понимаю... но не в нашу пользу. — Фомин замялся, добавил: — Мне нужно для отчета.

— Истинная картина... — Муфтина решилась воспротивиться, хоть на миг выйти из-под непрерывного иссушающего гнета.

— Истина не может существовать без переспективы, — глухо процедил Фомин.

— Что вы рекомендуете? — перехваченным голосом спросила Муфтина.

— Отыщите.

— Кого?

— Некого, а чего — переспективу.

— Хорошо. Я отыщу вам ее, пе-ре-спек-ти-ву. — Искаженное слово

Муфтина язвительно повторила по слогам.

На большее ее не хватило. Будто в тумане, возникло в памяти предостережение Коржикова, ее хорошего знакомого: «Опасайтесь их раздражать. При наличии противоестественного симбиоза русской интеллигенции и русских хамов нас может спасти только одно: инстинкт самосохранения».

Подгоняя цифры для искаженной «переспективы», Муфтина испытывала удовлетворение особого рода. Организация, для которой готовился отчет, уже не представлялась ей теперь всезнающей и всемогущей.

В дверях появилась Наташа. Оглядевшись, она с решительным и независимым видом направилась к столу, отведенному для нормировщиков.

Муфтина со сладострастным восторгом следила за поединком между этой молоденькой девушкой и Фоминым. Как экономист и аналитик, она правильно понимала и чисто производственную и нравственную основу этого поединка. Государство налаживало порядок не только лозунгами, но и практическими действиями людей. Директива могла воплотиться в жизнь только в результате непрерывной деятельности миллионов. Не будь этих неутомимых, вечно снующих человеческих существ, самые возвышенные призывы оставались бы мертвой, плоской вощиной.

Наташа поправила связанные на затылке косички, громко сообщила:

— Старовойт тоже показал хорошие результаты.

Фомин промолчал, хотя одно упоминание фамилии Старовойта бесило его.

— Бася Штейн провела выборочные анализы по фрезерной группе, — продолжала Наташа. — Можно сделать выводы, что выработка отдельных рабочих значительно повышается.

Фомин, не повернувшись, буркнул в ответ что-то неопределенное, и Наташа имела основание упрекнуть его:

— Мы заняты общим делом. Почему вы... почему всем нам трудно с вами работать? Если мы поступаем не так или мешаем, скажите...

Ее порыва хватило только на эти невнятные фразы. Лицо Фомина стало еще более отчужденным; мгновенно сузившиеся глаза не обещали ничего хорошего.

— Советую одно, — вымолвил он недружелюбно, — не бегать по разным начальникам. Производство — это... комплекс.

— Комплекс чего? — спросила Наташа.

— Комплекс усилий, настроений, дисциплины. — Он старательно выделил последнее слово, ожидая отклика. Но Наташа молчала и тоже ждала. — Я беседовал с вами, — Фомин подчеркнул и это свое обращение на «вы», —-зачем мне повторяться? Производство — клавиши. Ударишь не там — нет музыки.

— У вас музыка, а кругом дисгармония.

Наташа демонстративно вышла, уверенная в своей правоте, но это давалось ей нелегко: на глаза навертывались слезы.

— Как вы можете

терпеть эту девчонку? — спросила Муфтина с брезгливой гримасой, не упуская в то же время возможности разогреть страсти.

— Почему бы мне ее не терпеть? — сказал Фомин, нисколько не осчастливленный этой поддержкой.

— Она так непочтительна с вами.

— Мне почет не нужен. Я не архиерей. А работник она хороший.

— Вы находите?

— Представьте себе... Ну, сладили вы с той страничкой? Давайте-ка сюда, мышка!

— Еще не успела. — Муфтина задохнулась от обиды.

— Нужно было работать, а не развешивать уши. Подсчитать несколько цифр.

— Не подсчитать, а сфабриковать...

Фомин стерпел этот открытый выпад. Муфтина умела поразительно ловко маневрировать любыми цифрами. Благодаря ее комбинациям отчет для бюро в общем обрисовывался не так уж плохо. Механический не подводил, зависящие от него другие цехи справлялись. А ведь заставляют чуть ли не на голове отплясывать. Можно будет не только оправдываться — обрушиться нужно, наступать. Испорченное с утра настроение полегоньку поднималось.

Но предчувствие грядущей беды не давало Фомину покоя даже в самые радужные минуты. Какая-то тяжесть на сердце. Подстерегает что-то. А что?..

Опять заточил внутри червячок. Коммунист и боец боролся с незримым врагом.

Оказывается, легче вести эскадрон по разведанным тропам, нежели продираться в одиночку сквозь цепкие кусты. Вынул бы клинок, прорубился, да руки немеют.

Муфтина верещала арифмометром, пронзительно сверлила его своим взглядом. Надежды на нее никакой. В случае чего открестится, продаст за два гроша.

В конторку протиснулся пожилой человек с невероятно раздутым портфелем. С любезной улыбкой на круглом жуликоватом лице он представился агентом отдела снабжения и сбыта подмосковного завода, производившего сельскохозяйственные машины. Агент с неделю назад созвонился с Фоминым по телефону насчет заказа на червячные передачи из калиброванной стали — серебрянки, и Фомин обещал принять заказ, надеясь на Квасова, который охотно шел на выгодные аккордные работы.

Сейчас, перед отчетом, сгустились тучи, и появление агента с подозрительно набитым портфелем было совсем некстати.

— Ступайте наверх. — Фомин не поддавался ни на какие уговоры. — Я — слепой исполнитель. Прикажут, спустят — сделаем.

— Спасибо, товарищ Фомин. — Агент быстро, будто из сита, рассеивал свои благодарности. — Мне нужно было только получить ваше согласие. Наверху мы оформим... Если придется вам прихватить сверхурочные или аккордные, мы постоим, у нас фирма солидная, товарищ Фомин. Червяки вас резали и нас режут, — он черкнул себя пальцем по горлу; под гусиной кожей шестидесятилетнего человека вверх и вниз перекатился кадык. — Как вы насчет хромового реглана? Нет, нет, абсолютно будьте спокойны, в твердейших ценах, на полном законе, в порядке взаимного обеспечения строительства социализма...