Гамаюн. Жизнь Александра Блока.
Шрифт:
Под критикой «по существу» он имел в виду сочувственные выступления С.Городецкого и А.Кондратьева в университетском «Кружке изящной словесности». Оба оратора настойчиво указывали на связь Прекрасной Дамы с соловьевской Вечной Подругой.
Вскоре появились и отклики в символистской прессе – коротенький отзыв Вячеслава Иванова (лично еще не знакомого с Блоком) в ноябрьской книжке «Весов» и пространная рецензия Зинаиды Гиппиус в декабрьской книжке «Нового пути». Отклики очень сдержанные.
Вячеслав Иванов, в сущности, ничего не сказал о книге, ограничившись витиеватой декламацией на тему Вечной Женственности и облеченным в изящную
Зинаида Гиппиус (укрывшаяся под литерой «X») со своей «религиозно-общественной» позиции осудила Блока в равнодушии к современности и в «безбожественности», нашла в его стихах «непонятность, которую и не хочется понимать», но в целом оценила книгу как «любопытную и все-таки отрадную».
Третьим отозвался молодой декадентский поэт Виктор Гофман (в январе 1905 года, в московском журнале «Искусство») – и тоже с оговорками и упреками: «намеренная вычурность», «нарочитая туманность», «бессмысленность образов», «нескладная случайность слов», выдаваемая за «свободный стих».
Как видим, даже «своя» пресса не расточала похвал. Блок отнесся к этому спокойно, если не равнодушно. Книга была для него уже пройденным этапом.
«Этот год с осени был особенный», – писал он Белому в декабре. То, что наполняло душу прежде, отошло в область благодарных воспоминаний, а о бесплодных попытках гальванизировать прошлое сказано жестко: кто-то «заставлял придумывать то, что было пережито раньше». Он хотел бы остановиться на промежуточной «станции», с которой «можно будет оглядеться на путь пройденный и предстоящий».
Душевная тревога, терзания двойственности, «двуличности», давшие о себе знать уже в «Стихах о Прекрасной Даме» и особенно в «Распутьях», теперь овладевают им с громадной силой.
Каждый душу разбил пополамИ поставил двойные законы…И вместе с тем на него сильно повеяло просыпавшейся жизнью. В ноябре он начал писать поэму «Ее прибытие» (первоначальное заглавие: «Прибытие Прекрасной Дамы»). Поэма не удалась и осталась незавершенной. Но, как заметил потом Блок, она была характерна для своего времени и в замысле была посвящена возникшим было, а в дальнейшем несбывшимся «надеждам». Здесь отчетливо сказалось предчувствие больших событий.
Печальные люди, усталые люди,Проснитесь, узнайте, что радость близка!Туда, где моря запевают о чуде,Туда направляется свет маяка!..Смотрите, как ширятся полосы света,Как радостен бег закипающих пен!Как море ликует! Вы слышите – где-то —За ночью, за бурей – взыванье сирен!Таким – сомневающимся, ищущим, надеющимся, остро почувствовавшим концы и начала – встретил Блок 1905 год.
ДЫХАНИЕ СВОБОДЫ
1
Великая гроза надвинулась на Россию. Первый удар грома пришелся на 9 января. Для Блока, да и не для него одного, этот морозный воскресный день
В фабричном районе, окружавшем Гренадерские казармы, уже давно в воздухе чувствовалась тревога.
Барка жизни всталаНа большой мели.Громкий крик рабочихСлышен издали.Песни и тревогаНа пустой реке.Входит кто-то сильныйВ сером армяке…Это было написано в декабре 1904 года.
Третьего января остановился Путиловский завод. За ним – Франко-русский, Невский судостроительный, Обуховский и Александровский, Спасская и Александро-Невская мануфактуры. За несколько дней стачка петербургских рабочих стала всеобщей. Бастовало свыше полутораста тысяч.
Из окон квартиры полковника Кублицкого можно было наблюдать, как вечером по пустынной улице идет человек, подойдет к фабрике, махнет рукой – и сразу погаснут окна во всех этажах громадного здания. На Блока это зрелище произвело сильное впечатление. Вообще, как свидетельствует его биограф, тетка Марья, он «пришел в возбужденное состояние и зорко присматривался к тому, что происходило вокруг». Волновался и ждал событий.
А они надвигались неудержимо. На сходках в отделах гапоновского «Собрания русских фабрично-заводских рабочих города С.-Петербурга» по вечерам, при тусклом свете фонарей, читали и разъясняли петицию, с которой решено было в ближайшее воскресенье всем народом пойти к царю – искать правды и защиты. Речь шла о вещах первой важности – о созыве Учредительного собрания, о восьмичасовом рабочем дне, о свободе личности, слова, союзов и стачек, о политической амнистии и прекращении войны.
Люди слушали стоя, сняв шапки – как в церкви. Матери подносили к Гапону малых детей – просили благословения. Лишь отдельные ораторы-большевики пытались рассеять патриархальные иллюзии, овладевшие людьми, еще верившими в добрую волю царя и церкви. Но к ним плохо прислушивались.
Охранка заверила власти, что манифестация будет носить мирный характер. Однако накануне назначенного дня на совещании министров было решено: шествия не допустить, рассеять его с применением воинской силы. Было приведено в боевую готовность до сорока тысяч пехоты, кавалерии и полицейских.
В ночь на 9 января Франца Феликсовича вызвали к командиру полка. Встревоженная Александра Андреевна оделась и вышла на улицу. Полк был уже построен. Готовили санитарные повозки. Александра Андреевна разбудила сына.
Рассветало. День выдался морозный и солнечный. На набережной Большой Невки, у мостов и переходов, стояли пехотные и кавалерийские посты. Отряд, которым командовал полковник Кублицкий, охранял Сампсониевский мост. Спешенные уланы грелись вокруг костров. Кучками собирались рабочие, пытались поговорить с солдатами по душам, – те хмуро отмалчивались. Запомнился один празднично одетый рабочий. Выйдя из дому, он истово покрестился на церковь, попробовал то тут, то там перейти через Невку на Выборгскую сторону, – его не пустили. Среди серых солдатских шинелей долго мелькал его нарядный красный шарф.