Гамаюн. Жизнь Александра Блока.
Шрифт:
«Возвращайся в Россию, – зовет Блок Андрея Белого из Африки. – Может быть, такой – ее уже недолго видеть и знать».
В первых числах марта был написан Пролог к «Возмездию». В черновике и в первой публикации он знаменательно озаглавлен: «Народ и поэт». Это одно из важнейших произведений Блока – его художественная декларация, в которую вложено цельное представление
Здесь особо выделена мысль о сознательности художника, об обязанности его строго определять свою позицию в обстановке борьбы, происходящей в стране, во всем мире. Вопреки обступившему его безначальному и бесконечному хаосу бытия, вопреки бесконтрольной власти случая, художник обязан владеть твердыми критериями ценности, воспитывать в себе душевное бесстрашие, познавать и принимать мир в его целостности, единстве, но вместе с тем и в движении, в вечном противоборстве света и тьмы.
Но ты, художник, твердо веруйВ начала и концы. Ты знай,Где стерегут нас ад и рай.Тебе дано бесстрастной меройИзмерить все, что видишь ты.Твой взгляд – да будет тверд и ясен.Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен.Долг и назначение художника состоят не только в том, что он благословляет смысл жизни, которая в существе своем, несмотря на искажающие ее облик «случайные черты», прекрасна, но также и в том, чтобы деятельно, творчески участвовать в преобразовании жизни во имя будущего. Задача поэта – «неспешно и нелживо» поведать
О том, что мы в себе таим,О том, что в здешнем мире живо,О том, как зреет гнев в сердцах,И с гневом – юность и свобода,Как в каждом дышит дух народа,Блок нашел верное слово: это был перелом – действительно очень важный и уже последний. В судьбу вмешалась воля, – мужественная воля к подвигу, которого требует служение поэта.
Он ни от чего не отрекался, но весь был устремлен вперед. Через десять дней после того, как сложились ямбы «Народа и поэта», он пишет Андрею Белому: «Один – и за плечами огромная жизнь – и позади, и впереди, и в настоящем. Уже „меня“ (того ненужного, докучного, вечно самому себе нравящегося или ненравящегося „меня“) – мало осталось, почти нет; часто – вовсе нет; чаще и чаще. Но за плечами – все „мое“ и все „не мое“, равно великое: „священная любовь“, и 9-е января, и Цусима – и над всем единый большой, строгий, милый, святой крест. Настоящее – страшно важно, будущее – так огромно, что замирает сердце, – и один: бодрый, здоровый, не «конченный», отдохнувший. Так долго длилось «вочеловеченье»».
Вот еще одно верно найденное слово: вочеловечение.
В мае в «Мусагете» вышла первая книга «Собрания стихотворений». В коротком предисловии Блок настойчиво говорил о внутреннем единстве своего творчества: каждое стихотворение необходимо для образования «главы», из нескольких «глав» формируется «книга», все книги составляют «трилогию», которую можно назвать и «романом в стихах», посвященным «одному кругу чувств и мыслей».
Непосредственно вслед за тем (6 июня) Блок в письме к Белому раскрывает общий смысл
Восторженный теург, возжелавший стать пророком, потом пленник «лиловых миров» декаданса стал человеком. «Художник должен быть трепетным в самой дерзости, зная, чего стоит смешение искусства с жизнью, и оставаясь в жизни простым человеком».
Отныне тема человека выдвигается в мировоззрении и творчестве Блока на первый план. Человек в его понимании есть главный предмет искусства, человечность – вернейший критерий ценности искусства. «Нам опять нужна вся душа, все житейское, весь человек».
Таким пониманием была в конечном счете предопределена судьба отношений Блока с теми, кто старался вовлечь его в дело воскрешения и укрепления русского символизма.
Блок недаром заговорил о своем «публицистическом пафосе». Он был не прочь практически заняться очищением литературной атмосферы и даже подумывал об единоличном журнале наподобие «Дневника писателя» Достоевского.
Потому на первых порах увлек его и журнальный проект, выдвинутый Владимиром Пястом, с которым Блок к этому времени тесно сблизился.
По совести говоря, странной кажется эта дружба, продолжавшаяся много лет. Пяст был очень слабым и сумбурным поэтом, воинствующим символистом, а в жизни – человеком темной души, не раз впадавшим в психическое расстройство. Одержимый поклонник Эдгара По и Стриндберга, убежденный мистик и демонист, он был болезненно прикован ко всему «таинственному» и «ужасному». Личные и литературные обстоятельства его были трудны: тяжелая семейная драма, вечная неустроенность.
Блок был очень привязан к Пясту, и сила этой привязанности перевешивала его строгую требовательность: не делая в искусстве ни малейших скидок, он слишком снисходительно относился к стихам и ненапечатанной прозе Пяста.
Бесспорно, сближала их свойственная обоим острота восприятия «страшного мира», трагическое ощущение «непроглядного ужаса жизни». Этой стороной своей души Блок и был обращен к Пясту. Стоит заметить, что дружба эта тревожила Александру Андреевну. При всей своей инфернальности, даже она считала, что Пяст дурно влияет на ее сына чрезмерной нервозностью и душевным мраком.
По инициативе этого нервного и совершенно непрактичного человека, метившего тем не менее в публицисты, зашла речь о небольшом журнале с узким кругом участников. Редакторами должны были стать Блок, Пяст и Евгений Аничков – филолог и критик, богатый барин, типичный либеральный краснобай кадетского толка, а ближайшими сотрудниками – Вячеслав Иванов, А.Ремизов, Ю.Верховский, В.Княжнин. Блок приглашал и Андрея Белого: «Все мы принципиально изгоняем литературщину, „декадентство“, хулиганство и т.д. и т.д.» Пяст предложил для журнала название: «Символист», Блок настаивал на более нейтральном: «Путник» или «Стрелец».
Вскоре, однако же, ему стало ясно, что «прочной связи нет»: Вячеслав Иванов тянул в свою сторону, хотел издавать с Блоком и Белым «Дневник трех поэтов», а союз с болтливым Аничковым был Блоку не по душе: «Отчего Аничков и в революции и без революции всегда одинаково выкидывает с кафедры слова, как пух из перины? Он ужасно, ужасно доволен собой».
Сколько таких благополучных и самодовольных цицеронов было вокруг Блока, и как ему было одиноко среди них со своим неблагополучием, со своей тревогой!