ГАМБИТ МАККАБРЕЯ
Шрифт:
— Продолжайте.
— Ну что — мы как бы теоретически договорились, что требуется некий катализатор: например, вкинуть в игру какую-то новую личность, и та будет спотыкаться в потемках. Тут-то олени и ломанутся…
— Он имеет в виду, Чарли-дорогуша, человека изобретательного, вроде тебя, но незнакомого со сценарием…
— Ты хочешь сказать, — перебил я, — что из меня под пытками невозможно вырвать то, чего я не знаю?
— Нет, дорогуша, я говорю об отсутствии стереотипных представлений, которые могли бы заставить тебя…
— …следовать шаблонам, свойственным тренированному агенту. Нам следовало озадачить их, введя в игру человека
— Он имеет в виду, дорогуша, что это сродни тому, как выставить английскую международную сборную по регби на футбольный чемпионат Йеля-Гарварда. Я знала, что для тебя это будет отчаянно опасно: Францл предлагал мне одиннадцать к двум, что ты не переживешь первой недели, — но это все равно гораздо лучше, чем отдавать тебя на растерзание тем ужасным людям в ланкаширской пещере. Ты же этого не можешь не видеть, правда, солнышко?
Я не мог не видеть другого: как рука Блюхера поглаживает ее руку, а когда я наконец оторвал от сего зрелища взгляд, — как белеют мои собственные костяшки. Блюхер между тем продолжал повествование:
— А кроме того, как я сказал, гадкие парни хотели каких-то действий; по-настоящему активных, для того мы и сочинили эту попытку покушения на Ее Величество. Мы и не думали, что ты доберешься до первой базы, и, господи, переживали, когда стало казаться, что тебе это сойдет с рук. В тот раз мы к тебе немного запоздали — перекрытые дороги и все такое, — и уж, конечно, повезло, что патрон застрял в казеннике. Я полагаю, ты бы и в самом деле довел дело до конца, хм?
— Вообще говоря, полагаю, что нет. Это бы, видите ли, не понравилось Джоку. Он бы подал заявление об уходе.
— Ему бы не пришлось. Видишь ли, в окне напротив через дорогу сидел китайский паренек со снайперской винтовкой. Он бы засветил тебе прямо между глаз через одну пятую секунды после твоего выстрела. Чтобы спасти тебя от допросов, понимаешь?
— Тебе изумительно все удалось, Чарли-дорогуша. Я так тобой горжусь.
— Ты и впрямь молодец, старина Чарли.
Он обхватил мою жену за плечи и громко чмокнул ее в щеку. Это было слишком. Костяшки мои уже стали Белее-Белого, и, я уверен, любой тренированный сторонний наблюдатель пронаблюдал бы, что вены у меня во лбу вздулись, как пожарные шланги. Я поднялся на ноги, меча в эту парочку опасные взгляды. Нам, Маккабреям, отнюдь не свойственна практика вырывать у своих гостей члены один за другим, особенно в присутствии дам, как бы низки и подлы эти дамы ни были. Должен признаться тем не менее, что я чересчур близко подошел к нарушению сего правила, да и вообще-то нарушил бы его, не припомни в тот момент, что просто не подобает бить гостя, чья поза при объятии чужой жены выдает бесстыдную выпуклость под левой мышкой, где, со всей очевидностью, таится крупный и грубый автоматический пистолет. Я величаво прошествовал вон из комнаты подчеркнутым фасоном. Ни на чем не преткнулся, да и дверью хлопать не стал.
Джок, неколебимый малый, пребывал в кухне, и огромные сапоги его покоились на гигиеничной рабочей поверхности стола. Он глянул на меня поверх края свежего номера «Киноудовольствий». Я отвесил мощный пинок ближайшему предмету кухонной обстановки — пастельного окраса, с легко скользящими дверцами — и жестоко его погнул. Джок порылся в кармане, извлек свой стеклянный глаз, увлажнил его в кружке чая и ловко вправил в орбиту.
— Все хорошо, мистер Чарли?
— Я в
— Я так прикидываю, от пинка вам сильно полегчало, мистер Чарли, — лучше недели на море. Угодно еще чего-нибудь?
— Как там канарейка? — парировал я. — По-прежнему дуется?
— Не-а, опять в голосе, и слушать этого птица — чистое наслаждение, так что пришлось клетку тряпкой завесить, чтоб засранец заткнулся. Я ж чего сделал — дал ему крутого яйца, в коноплю подсыпал кайенны, а в воду подлил наперсток рома. И вот — бинг-бонг, он кидается на всех посетителей. Концерт для курящих по предварительной записи, ей-ей.
— Так подай же мне того же средства, Джок, — угрюмо молвил я. — Только без яйца вкрутую, кайеннского перца, конопляного семени и питьевой воды.
— Ну, мистер Чарли. Один большой флотский ром, сей момент. Э, а мадам чего-нибудь угодно?
— Этого я тебе не скажу. У нее, похоже, напряженные переговоры с полковником Блюхером.
— А, ну да — они ж месяц с ним не видались, да?
— Этого я сказать не могу.
— Ну так он же брательник ей, нет?
— Джок, что ты такое, к дьяволу, мелешь?
— Ну, то есть миссис М. же — его сестра, а как же? То ж самое лицо, поглядите на них тока?
Многое тут мне прояснилось; а яснее прочего — что единственный раз в жизни я повел себя как законченный мудак.
— О, а? — вымолвил я.
— Ну, — подтвердил Джок. Я заново собрал воедино то, о чем мне нравится думать как о своих мыслях.
— Джок, — сказал я. — Распеленай упомянутую канарейку. Я жажду услышать парочку ее сладчайших триолей. Но при этом покорнейше прошу не забыть большой стакан флотского рома, который был заказан мною не менее девяноста секунд назад.
И когда этот честный малый уже затопал к кладовке, я припомнил то, что весь бесконечный день мерцало в глубине моего рассудка: самая суть — иначе шарнир ситуации, — та ось, на коей вращалось все остальное.
— Джок! — страдальчески вскричал я. Замерев по стойке «смирно», он развернулся ко мне на каблуках. — Джок, и, пожалуйста, включи в этот заказ свой экстраособый бутерброд с вареньем, будь так любезен?
— Ну, мистер Чарли. Стало быть, один большой ром, один бутер с вареньем.
— И одна канарейка.
— Ну, мистер Чарли.
— Ну, Джок, — сказал я.
Послесловие издателя
«Вы, должно быть, заметили, — писал в конце своего первого романа о Чарли Маккабрее лукавый автор, — до сих пор моя замысловатая история соблюдала, по крайней мере, некоторые свойства, присущие трагедии. Я не пытался излагать то, что думали или делали другие люди, когда это выходило за пределы моего знания; я не мотылял вас туда-сюда, не предоставляя подходящих транспортных средств; и я никогда не начинал фразу словами "несколько дней спустя"… Англичане, как указывал Рэймонд Чандлер, может, и не всегда лучшие писатели в мире, но они — несравненно лучшие скучные писатели».