Гамбит пиковой дамы
Шрифт:
Будучи иностранкой, я не очень вписывалась в эту группу, да и не старалась, держась особняком. Остальные общались достаточно мило: смеялись, шутили и постоянно болтали, что иногда меня даже раздражало, так как говорили они слишком быстро, чтобы я могла понять. Потому я сосредотачивалась на картинах, не обращая на них никакого внимания.
Оливье подошел ко мне сам спустя месяц занятий. До того момента я ограничивалась вежливыми кивками и в дискуссии не вступала. А тут он, грызя яблоко, долго стоял за спиной, а потом ткнул пальцем в угол картины.
– Здесь слишком темно, – сказал он. – И вообще твою
Тогда я впервые обратила на него внимание. Оливье был сокрушительно хорош: высокий, жилистый, темноглазый, с длинными прямыми черными волосами, распущенными по плечам. У него были высокий лоб и тонкие пальцы с ухоженными ногтями, слишком изящными для мужчины.
Я скупо улыбнулась и не ответила. Но Оливье не отходил.
– Нет, в самом деле. Я бы впустил сюда немного света и смягчил оттенки, сделав их более холодными. Месье Антуан, вы не находите?…
Я стиснула зубы. Оливье и наш преподаватель Антуан подошли и стали рассматривать мою мазню с величайшим вниманием. Остальные тоже побросали кисти, мелки, уголь и придвинулись ближе.
– Оливье прав, – кивнул Антуан. – Вот тут и тут, – он ткнул пальцем в холст, – картина перегружена деталями. И с цветом я бы посоветовал поработать. У вас интересные картины, Алиса, но чрезмерно мрачные. Хотя надо отдать должное, вы невероятно терпеливы. Вы так кропотливо выписываете мельчайшие детали… Интересный пейзаж. Этот дом… Вы выдумали его?
Я кивнула, стараясь не вдаваться в подробности, но помрачнела и ушла с занятия раньше, чем обычно, не сразу обратив внимание на то, что Оливье увязался за мной. Он долго шагал, сопя мне в затылок, а потом робко взял меня за руку.
– Алиса, ты обиделась?
Я покачала головой.
– Тогда расстроилась? А почему?
Я не ответила и лишь натянуто улыбалась, надеясь, что он отстанет. Но Оливье оказался настойчивым и даже уговорил меня пойти с ним в кафе. Он взахлеб рассказывал о своей жизни, тараторя так быстро, что я почти не понимала его и оттого смеялась, просила повторить. Он повторял и тоже смеялся, непонятно почему.
Оливье был моложе меня на три года. По сравнению с ним я сама себе казалась старой черепахой, просидевшей в болоте триста лет. Его беззаботность помогала справляться с мрачными мыслями, то и дело посещавшими меня по вечерам. Теперь на занятия я ходила с удовольствием, с большим рвением учила язык и охотно принимала участие во всевозможных развлечениях. И только недописанную картину, на которой было изображено мое похороненное прошлое, я задвинула в угол и никогда уже к ней не возвращалась.
Я согласилась подвезти Оливье до Парижа, хотя, признаться, его нытье раздражало до зуда в ладонях. Сегодняшний день хотелось провести без нервотрепки, тем более что меня ждали приятные люди, для которых и я, и мой пес всегда были желанными гостями.
Оливье пришлось устроиться на заднем сиденье моего старенького «Рено». Бакс взгромоздился на переднее и, как всегда, высунул морду в окно, стоило нам тронуться с места. Ветер раздувал его уши. Пес щурился, получая удовольствие от поездки, и совершенно не обращал внимания на надутого Оливье, тщетно пытающегося завести непринужденный разговор.
– Не понимаю, почему тебя так тянет к этим напыщенным
Я не ответила, раздраженно подумав, что надо высадить его где-нибудь поближе к метро, а дальше пусть добирается до своей студии как знает. И если до сего момента в глубине души шевелились отголоски совести (бедный парень, ради встречи со мной приехал в пригород!), то сейчас меня переполняло желание остаться одной.
Напыщенные снобы – это, конечно, Кристоф и Анна. С Кристофом я познакомилась на собачьей выставке в Ле-Бурже. На тот момент я уже сама готова была выть в четырех стенах и, когда узнала о выставке, решила поехать. И хотя я прекрасно знала о родословной Бакса, насчитывающей куда больше знатных родичей, чем у иного аристократа, заявлять его как чистокровного пса по понятным причинам было невозможно. Не то чтобы я боялась, но собачьи принцы – такая же редкость, как отпрыски людских королевских династий. А у Бакса его родовое имя было настолько вычурным и длинным, что я его в свое время не могла даже запомнить. Поэтому на выставке я даже не пыталась зарегистрировать пса, учитывая и отсутствие клейма, и подлинного ветеринарного паспорта. Бакс не возражал. Ему, насидевшемуся взаперти, такое обилие собак и людей казалось невероятно интересным. Поначалу он растерялся и нервно трясся, но потом с любопытством оглядывался по сторонам.
Я смотрела на выставленных собак, чувствуя, как с души медленно сползает тоска, давившая каменной жабой. Такого разнообразия пород я не видела еще никогда, хотя регулярно ходила на выставки. Сюда, в парижский пригород, съехались сотни собаководов со всего света. Пару раз я даже слышала речи соотечественников, но не подала виду, что понимаю по-русски, на всякий случай отойдя подальше.
Ближе к вечеру, когда я кидала Баксу тарелочку, ко мне подошел почтенный седовласый мужчина в голубеньком свитерке с синими и белыми ромбиками, джинсах и светло-коричневых мокасинах, которые, на мой неискушенный взгляд, стоили не меньше двух сотен евро.
– Это ваша собака, мадемуазель? – вежливо спросил он. Вопрос был довольно глупым, если учесть, что Бакс ловил тарелочку в воздухе и приносил мне, а не кому бы то ни было.
– Да, месье, – вежливо ответила я. – Это моя собака.
– Вы не француженка? У вас восточно-славянский акцент, – сказал мужчина.
– Да, месье, я полька.
Мужчина как-то странно повел носом и недоверчиво прищурился, словно не поверил моим словам, а потом улыбнулся.
– Отличный пес. Поверьте мне, я говорю как специалист. У него шикарные предки.
– Ну что вы, – потупилась я. – Я купила его в обычном питомнике за бесценок.
– Вы лукавите, мадемуазель. Мне достаточно кинуть взгляд на пса, чтобы определить чистоту его кровей. Впрочем, я не настаиваю. Вероятно, вы сами не в курсе, каким сокровищем владеете…
Наш разговор прервал фотограф. Он подбежал в тот момент, когда мужчина с нежностью потрепал Бакса по голове, а тот, одуревший от бега и людей, даже не попытался воспротивиться, застыв с тарелкой в зубах. Фотограф прощебетал просьбу улыбнуться, сделал несколько снимков. Мужчина вежливо ждал, пока тот, раскланявшись, не сунет мне в руку визитку, а потом иронично посмотрел прямо мне в глаза.