Гамма для старшеклассников
Шрифт:
– Почему нет-то?
– Откуда я знаю! Такая вот, дескать, скромница. Приглашать, якобы, – на танго или там на тур вальса – обязаны исключительно мужчины, а не наоборот. То есть, я, собственно, не против. Не уважаешь эмансипацию – не надо. Но если я болен? Если у меня лихорадка и температура под сорок? Если мне нужна помощь и чтобы мягкая прохладная ладонь легла на мой воспаленный лоб? Что тогда?… Или я опять должен первым ползти к телефону?… Она, видите ли, ждет! Стесняется первой проявить инициативу!.. Нет, братцы-кролики, это не любовь! Это пастбище! Нонсенс, как я это называю!
– Почему пастбище-то?
– Дапотому
Пронин погрозил случайному прохожему пальцем ипринялся озираться, видимо, не узнавая местности. Я тоже ее не узнавал, но мне было неинтересно что-либо узнавать.
– Если это окраина, то мы почти рядом.
– А если нет?
– А если нет, то нет… Закурим? – Толик бодро принялся раскуривать пару сигарет – одну для меня, другую для себя. Уже окутанный облаком сизого дыма, он вдруг радостнозамычали, сорвав с головы шляпу, подкинул ее в воздух. Головной убор описал кривую и навечно осел в ветвях придорожной березы.
– И пусть! Не жалко!..
Мы бодро зашагали в неизвестность.
– Может, в ней гнездо кто совьет. Соловей какой-нибудь или скворец…
– Скворцы в скворечниках живут.
– А чем моя шляпа хуже? – Толик обиделся. – Ничем, полагаю, не хуже! Во-первых, фетр, а во-вторых…
Он натужно раскашлялся.
– Во-вторых, красиво… Ох, и крепок табачище!
Дело было, конечно, не в табаке. С каждым шагом Толик становился все более рассеянным. Память песком просыпалась из его ветхих карманов, однако с двумя сигаретами в зубах он все равно выглядел восхитительно.
Мы шли, потому что не стояли на месте. Дорога казалась широкой ировной. Шагалось бодро и с настроением. Энергия Толика мало-помалупередаваласьи мне, о превратностях жизни думалосьуже свысока, с этакой долей снисходительности.
И все-таки когда старенькую кирпичную пятиэтажку мы окольцевали в третий или четвертый раз, я, памятуя рассказ Пронина, решил проявить инициативу и поинтересовался у Толечки адресом царицы. В ответ он снова достал заветную флягу и, предварительно поболтав над ухом, протянул мне. Я удивился, но принял ответ, как должное. Вероятно, Толечка знал, что делает, и два окурка в уголках его губ по-прежнему смотрелись весьма значительно.
Спирт был столь же горек, сколь и зол. С ним не произошло никаких волшебных изменений. Изменения происходили с нами. Третий глоток дался мне с необыкновенным трудом. Что-то внутри отчаянно противилось и всякий раз выталкивало огненную влагу обратно, отчего я, видимо, добрых полминуты напоминал жабу, сдувающую и раздувающую щеки.
После незамысловатого тоста, произнесенного вдогон выпитому, Пронин наконец-то уделил внимание моему вопросу. А может быть, созрел ответ. Спирт, стало быть, извлекался на светнезря. Пронин действительно знал, что делал.
– Адрес – не математика. Это география. Так что не беспокойся. Движемся точно по азимуту!.. – и Толечка тут же зашагал, заставив меня молча ему позавидовать. Даже после второй порции спирта вышагивал он по-прежнему бодро, почти не петляя, а слово «беспокоиться» выговорил абсолютно членораздельно, пропустив только букву «п», что в сущности было полнейшим пустяком. Чтобы хоть как-то отыграться, я злорадно
– Сейчас столкнешься со столбом.
– Сам ты… – Ответствовал он и в следующую секунду в самом делестолкнулся с упомянутым мною препятствием, но, видимо, не очень сильно, потому что презрительно хмыкнул и заканделял дальше. И сновая ему позавидовал. Надо думать, по-плохому, потому что Эльдар-Эдуард утверждал, что «по-хорошему» не бывает…
Время шло, и вскоре с некоторым удивлением я обнаружил, что справа и слева у меня выросло еще по голове. Этаким шварцевским шестиглазым драконом я перся по улицам родного города, и встречные прохожие не спешили охать и ахать. Потом одна голова отвалилась, и пока я ее искал, потерялась вторая. «Худо мне будет с одной головой», – подумал я и дернул себя за ухо. Кажется, оторвал и его. Испуганно взглянул на преступную руку, но ухо, должно быть, успело скатиться на землю вслед за второй головой. Опустившись на корточки, я зашарил по тротуару.
– Что ищем? – ко мне подполз на четвереньках Толечка. – Что ищем, говорю? Не это? – он сунул мне под нос какой-то булыжник. Покачав головой, я все же спрятал находку в карман, шатко поднялся.
– Со мной не пропадешь! Отыщу, что хочешь, – Толечка воодушевленно продолжал обыскивать дорогу. – Чертовы лужи!.. Ты на дне смотрел?
Но мне было уже не до него. С ужасом я взирал, как ближайший столб кренится и заваливается на мостовую. Крикнув, я скакнул вперед и обхватил его руками. О, чудодейственный спирт! Возможность спасения мира… Падение замедлилось. Я старался, как мог. Но при этом подумалось: «А если бы не я? Если бы оно все-таки рухнуло? Вниз, на маленьких детишек, на какую-нибудь беспомощную старушку?… Кругом бардак и беспризор!»
Столб оказался страшно тяжелым. Шумно дыша, я напрягал последние силы. Кое-как ухитрился оглянуться. Слева от меня аналогичным образом пытался предотвратить падение Толечка, – правда, падение уже не столба, а дерева – тополя, метров этак восьми росту, без ветвей, по-богатырски коренастого, изъеденного желтой городской оспой.
– Чего это они все разом? – покряхтывая, осведомился я.
Приятель не сумел ответить. Пот лил с него градом. Дерево Толику тоже попалось не из легких.
Мимо прошла женщина с коляской, прошмыгнул пацаненок на трехколесном велосипеде. Никто из них даже не взглянул в нашу сторону. Говорить о какой-либо помощи не приходилось. Минута прошла в терпеливом молчании, а потом Толечка взорвался:
– Мы им тут что? Даром нанялись?! – он разжал руки и решительно отступил на полшага. – Хар-р-рашо! Пусть валится! Пусть крушит! Па-асмотрим на них тогда!
Дерево устояло. Толечка обошел его кругом и заинтересованно стал осматривать грубо обрезанную макушку.
– Не дерево, а полено с листочками… – Он вдруг озаботился. – Надо бы проверить, как они ликвидируют ветки. В смысле – топором или пилой…
Пока я размышлял над его словами, он уже с молодецким кряканьем карабкался по стволу. Надо отдать ему должное, полетел он вниз, только добравшись до самой верхушки. Кувыркаясь в воздухе, успел произнести несколько горьких слов. Толя Пронин всегда был живчиком. Рухнув на спину, он тут же молодцевато вскочил. Притопнув ногой, словно что-то в себе проверяя, во всеуслышание объявил: