Ган Исландец
Шрифт:
Этель содрогнулась, холодный пот выступил на ее лбу; ей показалось, что она узнала… но нет, это была простая иллюзия; освещение залы было так слабо, люди двигались в ней подобно теням, даже с трудом можно было различить лоснящееся черного дерева распятие, возвышавшееся над креслом председателя.
Однако, молодой человек, по-видимому, был в плаще, издали казавшимся зеленым; растрепавшиеся волосы его как будто имели каштановый отлив и случайный луч, упавший на его лицо… Но нет, это немыслимо, невозможно! Это страшная иллюзия, не более.
Подсудимые сели на скамью рядом с епископом. Шумахер поместился на одном краю; между ним и молодым человеком с темно-русыми волосами находились
Президент обратился к отцу Этели.
— Старик, — спросил он сурово, — как тебя зовут, кто ты?
Старик с достоинством поднял голову.
— Было время, — отвечал он, устремив пристальный взгляд на президента, — когда меня звали графом Гриффенфельдом и Тонгсбергом, князем Воллин и князем священной империи, кавалером королевского ордена Слона, кавалером германского ордена Золотого Руна и английского — Подвязки, первым министром, главным попечителем университетов, великим канцлером Дании и…
Председатель перебил его:
— Подсудимый, суду нет дела как тебя звали и кто ты был; суд желает знать, как тебя зовут и кто ты?
— Если так, — с живостью возразил старик, — то теперь меня зовут Иван Шумахер, мне шестьдесят девять лет и я никто иной, канцлер Алефельд, как ваш бывший благодетель.
Президент по-видимому смутился.
— Я вас узнал, граф, — добавил Шумахер, — но так как видимо вы на узнаете меня, то я решаюсь напомнить вашему сиятельству, что мы с вами старинные знакомые.
— Шумахер, — сказал председатель тоном подавленного гнева, — суду дорого время.
Старый узник перебил его:
— Мы поменялись ролями, достойный канцлер. Было время, когда я вас звал просто Алефельд, а вы величали меня вашим сиятельством.
— Подсудимый, — возразил председатель, — ты вредишь сам себе, напоминая о постигшем тебя позорном приговоре.
— Может быть этот приговор позорен для кого-нибудь, граф Алефельд, только не для меня.
Старик привстал, с ударением произнося эти слова. Председатель протянул к нему руку.
— Садись и не издевайся над судилищем и судьями, обвинившими тебя, и над королем, назначившим тебе этих судей. Вспомни, что его величество даровал тебе жизнь, и ограничься теперь своей защитой.
Шумахер в ответ пожал плечами.
— Можешь ты, — спросил председатель, — сообщить что-нибудь трибуналу касательно уголовного преступление, в котором ты обвиняешься?
Видя, что Шумахер хранит молчание, председатель повторил свой вопрос.
— Так это вы мне говорите, — сказал бывший канцлер, — я полагал, достойный граф Алефельд, что это вы разговариваете с собою. О каком преступлении спрашиваете вы меня? Разве я давал когда-нибудь другу поцелуй Иуды Искариотскаго? Разве я бросил в темницу, засудил, обесславил своего благодетеля? Ограбил того, которому всем обязан? Поистине, не знаю, господин канцлер, зачем меня привели сюда. Должно быть для того, чтобы судить о вашем искусстве рубить невинные головы. Я не удивлюсь, если вам удастся погубить меня, когда вы губите государство. Если вам достаточно было одной буквы алфавита [38] , чтобы объявить войну Швеции, то для моего смертного приговора довольно будет и запятой.
38
Между Данией и Швецией действительно происходили серьезные замешательства в виду требование графа Алефельда, чтобы датский король в трактате между этими двумя государствами
На эту то букву h, причину, если не войны, то все же продолжительных и грозных пререканий, без сомнение, и указывал Шумахер.
При этой горькой насмешке, человек, сидевший за столом по левую сторону трибунала, поднялся с своего места.
— Господин председатель, — начал он с глубоким поклоном, — господа судьи, прошу, чтобы воспретили говорить Ивану Шумахеру, если он не перестанет оскорбительно отзываться о его сиятельстве господине президенте уважаемого трибунала.
Епископ спокойно возразил:
— Господин секретарь, подсудимого невозможно лишить слова.
— Вы правы, почтенный епископ, — поспешно вскричал председатель, — наш долг доставить возможно большую свободу защите. Я только посоветовал бы подсудимому умерить свои выражение, если он понимает свои истинные выгоды.
Шумахер покачал головой и заметил холодным тоном:
— По-видимому, граф Алефельд теперь более уверен в своих, чем в 1677 году.
— Замолчи! — сказал председатель и сейчас же обратившись к другому обвиняемому, сидевшему рядом с Шумахером, спросил: как его зовут.
Горец колоссального телосложение с повязкой на лбу, поднялся со скамьи и ответил:
— Я Ган Исландец, родом из Клипстадура.
Ропот ужаса пронесся в толпе зрителей. Шумахер, выйдя из задумчивости, поднял голову и бросил быстрый взгляд на своего страшного соседа, от которого сторонились прочие обвиняемые.
— Ган Исландец, — спросил председатель, когда волнение поутихло, — что можешь сказать ты суду в свое оправдание?
Не менее остальных зрителей Этель была поражена присутствием знаменитого разбойника, который уже с давних пор в страшных красках рисовался в ее воображении. С боязливой жадностью устремила она свой взор на чудовищного великана, с которым быть может сражался и жертвой которого, быть может, стал ее Орденер.
Мысль об этом возбудила в уме ее самые горестные предположения; и погрузившись всецело в бездну мучительных сомнений, она едва слышала ответ Гана Исландца, в котором она видела почти убийцу своего Орденера. Она поняла только, что разбойник, отвечавший председателю на грубом наречии, объявил себя предводителем бунтовщиков.
— По собственному ли побуждению, — спросил председатель, — или по стороннему наущению принял ты начальство над мятежниками?
Разбойник отвечал:
— Нет, не по собственному.
— Кто же склонил тебя на такое преступление?
— Человек, называвшийся Гаккетом.
— Кто же этот Гаккет?
— Агент Шумахера, которого называл также графом Гриффенфельдом.
Председатель обратился к Шумахеру.
— Шумахер, известен тебе этот Гаккет?
— Вы предупредили меня, граф Алефельд, — возразил старик, — я только что хотел предложить вам этот вопрос.
— Иван Шумахер, — сказал председатель, — тебя ослепляет ненависть. Суд обратил внимание на систему твоей защиты.
Епископ поспешил вмешаться.
— Господин секретарь, — обратился он к низенькому человеку, который по-видимому отправлял обязанности актуариуса и обвинителя, — этот Гаккет находится в числе моих клиентов?
— Нет, ваше преосвященство, — ответил секретарь.
— Известно ли, что сталось с ним?
— Его не могли захватить, он скрылся.
Можно было подумать, что, говоря это, секретарь старался изменить голос: