Гангутцы

Рудный Владимир Александрович

— Держись, Степа… «Осока»… «Осока»… Я «Орешек»… — Но «Осока» молчала.

Когда искорка тока побежала наконец от Хорсена к Талькогрунду по проводам, где-то соединенным рукой телефониста, Беда услышал голос Гранина. Гранин, видно, сам встал к коммутатору, настойчиво вызывая то «Осоку», то «Орешек», сердясь:

— Куда вы пропали! Связь держать не умеете! «Орешек»… «Орешек»…

— Я «Орешек».

Гранин не обратил даже внимания, что с «Орешка» ответил не телефонист Червонцев.

— Давай скорее на прямую

«Осоку».

Беда, как умел, соединил провода, и ток — искорка жизни — побежал через Талькогрунд дальше, к блиндажику Сосунова, на Эльмхольм.

— Я «Осока», товарищ капитан, — услышал Беда сразу возмужавший и окрепший голос Сосунова. — Большой десант. Много финнов поналезло. На деревья, на скалы лезут.

— Командир где?

— Не видно, товарищ капитан. Наши отошли за лощину, к скале.

— А ты чего там торчишь? Бери телефон. Беги на скалу.

— Не могу, товарищ капитан. Кругом финны. Много солдат. Есть и черные, морские.

В мембране что-то защелкало. «Камыш» замолчал. Через некоторое время снова донесся голос Сосунова:

— По мне стреляют. Бросают в меня гранаты… Извините, одну минутку…

Беда слышал, как стукнула о телефонный ящик трубка, брошенная Сосуновым. Вот Степа схватил автомат, выбежал из блиндажика. Сейчас даст очередь… В трубке забарабанило. Очередь. Очередь… Еще какие-то хрипы. Удар… Взрыв… Тихо так, будто оборвалась связь.

— Убит?..

Словно рядом Беда слышал частое дыхание Гранина, не проронившего ни звука.

На линии слушали «Камыш».

— Это я маленько пострелял, — как бы извиняясь, заговорил вдруг Сосунов, и голос его прозвучал так ясно, будто он разговаривал в соседней комнате. — А то сильно привяза…

— «Камыш»… «Камыш»…

— Степа… Степа…

— «Камыш»… «Камыш»… «Орешек», не мешай… Алло, «Камыш»…

Все разом стали вызывать Сосунова, но он молчал. Ни тресков, никаких шумов — связь с «Камышом» прервалась.

— «Орешек»… «Орешек»… Беда прибыл?

— Я здесь, Манин, — откликнулся Беда на знакомый голос штабного писаря. — Доложи капитану, что в шлюпке у Талькогрунда ждут раненые.

— Сейчас за вами придет Бархатов. Капитан приказывает тебе идти к шлюпке… «Камыш»… «Камыш»… Я «Осока»… Я «Осока»…

Медленно, словно надеясь еще услышать ответ «Камыша», Беда отнимал трубку от уха и тихо, чтобы не поранить, не разбить молчащую мембрану, положил трубку на деревянную крышку телефона.

Серело штормовое небо. Беда вылез из землянки, не видя света. Он спускался к морю, сжимая снайперку здоровой рукой.

Глава шестая

Подвиг Фетисова

Эта ночь и на Хорсене была тяжелой. Финские батареи перебрасывали огонь с квадрата на квадрат, на бухты, на пристани, подавляя всякое движение. Стало ясно, что противник стремится изолировать передовые советские гарнизоны от Хорсена.

События

развивались стремительно. Финны открыли огонь в два часа ночи, в три высадились на Эльмхольм, а к четырем прервалась связь. С наблюдательного пункта и с Фуруэна докладывали, что южная часть острова еще держится. Гранин порывался броситься туда сам с подкреплением. Это вывело из равновесия Пивоварова, взволнованного в ту ночь больше обычного.

— Брось горячку пороть, Борис Митрофанович! — вскричал вдруг он. — Финнам только и нужно внести сумятицу в нашу оборону. Спокойно действуй, спокойно!

— Спокойно, а сам кричишь… — Гранин исподлобья взглянул на Пивоварова. Таким Гранин еще не видел своего начальника штаба. — Спокойно, так надо спокойно. Зови сюда командиров рот…

Пивоваров был прав: финские шлюпки сунулись и к другим островам, однако повсюду их встречали огнем, и нигде больше противнику высадиться не удалось.

Хорсен всю ночь горел. Дым душил людей и в капонирах рот и в Кротовой норе. Кто мог, находился на воздухе, предпочитая остаться под снарядами, на ветру, чем задыхаться в дыму.

Гарь пожаров, проникшая в Кротовую нору, перемешалась с дымом махорки. Совещались командиры. Над картой склонились Данилин, Фетисов, новый политрук резервной роты Гончаров, командиры других рот. Гранин нелегко мирился с этой обязательной штабной подготовкой большого дела сейчас, когда на скалах Эльмхольма гибли люди, которым надо скорее помочь. Но в ушах все еще звучало: «Спокойно действуй, спокойно!» Да, да, надо набраться выдержки и командирского спокойствия для трудного и, может быть, долгого боя.

Гранин изложил командирам свой план. Первая группа уйдет сейчас же, пока еще не рассвело. В течение дня небольшие группы одна за другой переберутся на южную оконечность Эльмхольма, накапливаясь на скале и в лощине. Днем переход к острову опасен. Но без риска не обойтись. Главное — удержаться на острове. Ни в коем случае не наступать. Держать скалу. Накапливать силы. Следующей ночью — удар.

Больше других раздражал Гранина Гончаров. Он не спеша, словно на занятиях в классе, излагал свои требования.

Гончаров настаивал, чтобы разведчиков подчинили резервной роте; именно этой роте нужны коммунисты, больше коммунистов.

Гранин хмуро поглядывал на неуклюжего на вид политрука.

— Кому бы ни подчинить, только действуйте побыстрее, — сказал Гранин. — Дадим вам разведчиков. Надо будет — из других рот дадим людей…

Но Гончаров этим не ограничился.

— Лопаток в роте нет, товарищ капитан, — произнес он все так же обстоятельно и не спеша. — Нужны саперные лопатки.

Гранин подумал: «Ну как же он будет прыгать из шлюпки в воду?.. Чего доброго, трапик потребует…» Он быстро взглянул на Фетисова, тот, улыбаясь, пожал плечами: сами, мол, такого мне подсунули…