Гангутское сражение. Морская сила
Шрифт:
— Генерал-адмирал назначил в мою эскадру две шнявы и пять галиотов. [17]
— Ну что же, этого будет вполне достаточно, — прикинул Анкерштерн, — почти сотня пушек снесет русские хибарки, а наши мушкетеры довершат дело на берегу.
Анкерштерн поднял бокал:
— Семь футов под килем, удачного плавания и возвращения с викторией, наш дорогой Густав…
В последних числах мая шведская эскадра бросила якоря на Копенгагенском рейде. Шеблад отправил на берег только капитанов:
17
Шнява — 1–2-мачтовый
— Пройдитесь по всем тавернам, нам требуется два-три сведущих лоцмана для плавания к Архангельскому. За деньгами не стойте, но вербуйте хороших шкиперов.
Появление шведов в Копенгагенской бухте, целых семь вымпелов, в тот же день заметили не только завсегдатаи таверн по новым посетителям.
— Ваше степенство, — докладывал вечером дьяк русского посольства своему начальнику, — с прибывших швецких судов капитаны выискивают знающих шкиперов по Архангельскому, кто там бывал.
Недавно назначенному послу Измайлову такие вести следовало бы без промедления передать в Москву, но быстрее и надежней сделает это многоопытный Андрей Матвеев в соседней Гааге, посол в Голландии.
— Значит, так, — посол в упор смотрел на дьяка, — поснедай и не мешкая сбирайся в путь. Седлай лошадей и скачи к Матвееву, в Гаагу. Дорога тебе знакомая. Передашь на словах все, что зрел и слыхал про суда неприятельские.
Измайлов поступил правильно. Истинную цену таким сведениям знал только Андрей Матвеев. В прошлые времена он, не один год сидя воеводой в Архангельском, с давних пор был на лучшем счету у Петра, знал на деле, каким образом переправить такую важную весть царю. Минула еще неделя, и, меняя коней, курьер из Гааги спешил со срочной депешей в Посольский приказ. Он вез канцлеру Головкину тревожную депешу: шведы миновали проливы Зунд и направляются к Архангельскому…
Не ведал, конечно, Матвеев, что и флагман шведской эскадры пребывал в расстройстве.
— Все таверны Копенгагена обошли, герр адмирал, — оправдывались с похмелья капитаны, — ни датчане, ни голландцы в тех местах не бывали, а если и хаживали, так то, быть может, утаивают, ни за какие гульдены не соглашаются.
Глядя на красные физиономии посоловевших капитанов, Шеблад про себя чертыхался, жалея о потерянных двух днях. Остается доверять английским кгфтам, но ни в одной из них не обозначены фарватеры и глубины на подходах с моря к Архангельскому. Видимо, без промеров не обойтись, а быть может, повезет отыскать лоцмана на месте, в Беломорье…
В низовьях Двина раздваивается на добрый десяток верст, рассыпается на рукава-устья — Никольское, Пудожемское, Мурманское, Двинское, Березов-ское. На сорок верст протянулось Двинское устье.
В этих местах, богатых рыбой и морским зверем, осели много веков назад русаки, бежавшие от врагов из-под Новгорода, Пскова, Ругодива, Шелони…
Кормились рыбой: сельдью, навагой, лососем. Запасались впрок. Зимой били на льду тюленей, мясо — в котел, шкура — на одежду. Самые отважные помо-ры ходили на китовый бой к Груманту-Шпицбергену. Со времен Ивана Грозного повадились за добротными русскими товарами иноземные купцы в эти края, к Архангельскому.
На подходах к острову Мудьюг берут лоцмана, без него не обойтись в коварном, изобилующем подводными камнями и косами Березовском устье на пути к Архангельскому. Спускаясь к южной оконечности Мудьюга, лоцман указывает, где положить якорь, остановиться
18
Брандвахта — военное судно для наблюдения за входом и выходом из гавани (рейда).
А что поморские жители? Испокон веков кормились они рыбкой. Царский указ для них не помеха. Светлыми сумерками пробирались вдоль бережка на дощаниках, выходили подальше к Мудьюгу, закидывали снасти. На берегу их улова ждали женки да малые детки…
В море в одиночку рыбаки не ходят. Раньше ходили ватагами, теперь шли крадучись по двое-трое, разбредались по знакомым прежде «клевым» местам, в азарте уходили далеко за Мудьюг. Среди них ходили на своих дощаниках — плоскодонных лодках, служка николаевского Корельского монастыря Иван Рябов да его приятель «толмач» Дмитрий Борисов, ходили без боязни, хотя уже весь Архангельский городок полнился слухами о скором приходе сюда «свейских» военных кораблей для насилия.
В середине июня один за другим пришли два купеческих судна, английское и голландское. Первый шкипер сообщил, «что на море есть корабли незнаемые», а второй уверенно подтвердил «ведомость, что военные корабли, из Шведской земли, неприятельские пришли на устье».
Архиерей Афанасий сам приехал к Прозоровскому:
— Чтой-то ты не тревожишься, воевода, взял бы гукор какой да сходил бы на взморье, к Линскому, проведал воинство.
«Без твоего ума обойдусь, — зло подумал Прозоровский, — неча мне высовываться зазря». И все же, однако, не подавая вида, на рыбацкой лодке — гуко-ре — отправился к острову. Там он не задержался, накричал на Сильвестра Иевлева, что работники ленивы, медленно крепость строят.
— Не гневись, воевода, — спокойно ответил стольник, — людишки без понуканий круглый день ладят крепость, смотри, стены почти в рост выложили.
— А ты мне не перечь, — вскипел воевода, — сам вижу. Отряди четыре сотни холопов, они на Мурманское устье пойдут с полковником Ружинским.
Он поманил полковника Желтовского:
— Будь здесь в опасении. Чаю, в скорых числах свей пожалуют. Гляди в оба…
Не задерживаясь, Прозоровский отправился на гу-коре на дальнее Мурманское устье, где на мелководье никогда не ходили суда. Давно скрылся из вида Лин-ский прилук, прошел час-другой, солнце, как обычно, в эту пору не заходило — катилось под горизонт. Вдруг издалека донеслись пушечные залпы.
Воевода испуганно пригнул голову, перекрестился:
— Ворочай немедля в обрат, — хрипло крикнул он кормщику, — правь к Архангельскому напрямую!
Бывалый краснолицый помор с короткой русой бородкой ухмыльнулся, перекладывая кормило: «Однако, ты, брат воевода, нехраброго десятка, никак струсил…»
За два дня до этого эскадра Шеблада, прижимаясь к скалистому Тарскому берегу, миновала горло Белого моря.
— На румб зюйд, — скомандовал в полночь Шеблад. В его голосе проскальзывали нервные нотки: что ждет их впереди?