Ганнибал. Роман о Карфагене
Шрифт:
Светильники лили необычайно яркий свет на ряды черных мраморных колонн и каменных скамей. Метеки в страхе замерли, и даже не страшившийся гнева богов Антигон ощутил, что его тело свела судорога, а в жилах прямо-таки стынет кровь. Неимоверным усилием воли он заставил себя подойти к пурпурному занавесу и резко отдернул его.
За высоким, с плоским верхом алтарем возвышалась колоссальная медная статуя с зияющими в груди отверстиями — именно в них когда-то бросали приносимых в жертву детей, — распростертыми вдоль стены крыльями и мошной бычьей головой, в лоб которой были вделаны посреди желтых
У подножия, на мягком ложе, в небрежной позе расположился Ганнон Великий. Он бегло просматривал папирусные свитки и, заслышав шум, недовольно вскинул голову.
— Ты оскверняешь храм, метек.
Явно желая запугать Антигона, он впился в него страшным взглядом ничуть не помутневших, полыхавших холодным огнем глаз. Но в отличие от прежних лет на этот раз по спине Антигона не пробежал неприятный озноб.
— Я хочу воздать почести верховному жрецу. — Антигон медленно приблизился к ложу, осторожно обходя стоявшие на ступенях глиняные блюда с остатками еды, амфоры и несколько кубков. — Не забудь, что я родился в Карт-Хадаште и почти все шестьдесят семь лет своей жизни не покладая рук трудился на его благо, воевал и страдал ради него. Считай, что моего сына Мемнона я принес в жертву богам — покровителям города. Теперь я такой же пун, как и ты.
— Пуном можно только родиться. Твоя мать не пунийка, и зачат ты не отцом-пуном… Уходи, я не желаю больше разговаривать с тобой.
— Нет, великий Ганнон, я вопреки твоему желанию все же останусь здесь, — Антигон вновь спокойно выдержал устремленный на него высасывающий взгляд зеленоватых мертвенно-холодных глаз, — ибо твердо намерен исправить свою давнюю ошибку. Поздно, слишком поздно я решился на этот шаг, но в конце концов двое стариков, дни которых уже сочтены, вправе перед смертью поговорить друг с другом по душам.
Ганнон тяжело встал. Ноги еле-еле удерживали массивное тело, но руками он водил на удивление легко и плавно, а каждый жест излучал силу и уверенность в себе.
— Не скрою, ты меня заинтересовал, пунийский метек.
Антигон сделал своим людям знак, они быстро развернули принесенные с собой свертки, расставили на передних скамьях миски с едой и удалились на погруженную в полумрак вторую половину зала.
— А где мои стражи? — внезапно, будто лишь сейчас вспомнив о них, спросил Ганнон.
— Не беспокойся за них. Они нам точно не помешают. Нас вообще никто не потревожит во время принесения священной клятвы. Давай вместе откушаем у ног великого Ваала простой пунийской похлебки.
Ганнон медленно шагнул вперед. В обильно смазанных душистым маслом редких белесых волосах не прибавилось седины, только веки еще больше набрякли, а лицо покрылось сеткой морщин. Сейчас оно одновременно выражало брезгливость, любопытство и недоверие. И еще на нем застыло совершенно непостижимое для грека выражение. Ганнон откровенно демонстрировал давнему врагу осознание полной слитности с кошмарным, пожирающим детей божеством, гордости за свое исконно пунийское происхождение и своей причастности ко многим тайнам древнего города. От стен и колонн на Антигона вдруг снова повеяло холодом могильного
Он с трудом совладал с собой и занялся приготовлением пищи. В одну большую миску он налил воды, насыпал белой муки и несколько минут размешивал постепенно густеющую массу. В другую он положил тонко нарезанный сыр, яйца и мед.
— А теперь, будь добр, Ганнон, принеси мне лепешки.
Пун одернул наброшенную поверх расшитой золотыми цветами пурпурной туники шкуру леопарда и мелкими шажками пошел к задним рядам. Антигон мгновенно вытряс в котелок содержимое маленькой бутылки, а затем надавил на украшавшую его перстень печатку с эмблемой банка. Из крошечного отверстия выпали несколько черных крупинок. Антигон быстро наполнил котелок похлебкой и с полупоклоном протянул его вернувшемуся Ганнону.
— Ты очень хочешь преломить со мной хлеб, пун?
Ганнон равнодушно повал жирными, обвислыми плечами, издал какой-то непонятный булькающий звук, напоминавший клекот хищной птицы, и чуть трясущимися руками аккуратно разломил лепешку. Антигон щедро посыпал обе половины солью и наложил похлебки во второй котелок.
— Перед ликом великого и могучего Ваала я, Антигон, сын Аристида и владелец «Песчаного банка», торжественно клянусь не питать больше ненависти к Ганнону Великому, повелителю обширных земель, одному из наиболее почитаемых старейшин Карт-Хадашта и верховному жрецу храма, в котором ты оба сейчас находимся. Я также готов забыть о прежней вражде и не желаю ему больше зла. И пусть, когда мы вкусим этой пищи, все, что было между нами, останется в прошлом.
— Хорошая клятва, метек. Извини — пунийский метек! — Ганнон нахохлился, втянул голову в плечи и закрыл глаза, словно собираясь задремать, но тут же снова открыл их и недоверчиво прищурился: — Значит, действительно все?
— Все, — твердо повторил Антигон. — Давай с тобой навсегда выбросим из памяти первую войну с Римом, мятеж наемников, твои козни против Гамилькара и Гадзрубала, наше противодействие им. Я готов забыть g твоей ненависти к Ганнибалу, но и ты забудь о ней. Даже Деметрия из Тараса я готов тебе простить.
— А почему? — Ганнон медленно покачал головой.
— Нам просто не остается ничего другого. Нужно вместе восстанавливать разоренный Карт-Хадашт. Разумеется, с выгодой для себя. И тут я полностью согласен с тобой. Мир нужно заключать на любых условиях.
Ганнон, поколебавшись, согласно кивнул и, повернувшись к статуе Ваала, равнодушным, тусклым голосом произнес слова клятвы.
Когда оба котелка опустели, Ганнон откупорил покрытую мхом амфору, и темные маслянистые струи старого вина полились в украшенные затейливыми узорами кубки.
— А теперь пусть два пуна выпьют за здоровье друг друга.
Он одним глотком осушил кубок, сыто рыгнул и опустился на скамью.
— Ты был достойным противником, — Ганнон колыхнул жирным подбородком, его лицо расплылось в улыбке, напоминавшей скорее злорадную гримасу. — Боюсь, мне будет очень не хватать этой вражды.
— Я лично могу прекрасно обойтись без нее, — мрачно усмехнулся Антигон, и его губы на миг сжались в прямую упрямую складку. — А теперь выслушай меня до конца и постарайся не перебивать. Я хочу поведать тебе историю о мечах.