Гарем ефрейтора

Чебалин Евгений Васильевич

Он поймал себя на том, что все, касающееся Чечено-Ингушетии, видится теперь через призму письма Исраилова и, концентрируясь в памяти, немедленно воспаляет ее, провоцируя гнев. Все сильнее тревожил раздел из последней сводки разведуправления, касающийся Лейпцига: зачем вермахту такое количество карт Кавказа? Кавказская нефтедобыча становилась вопросом жизни и смерти для страны.

«Что делать с этим? Отдать Лаврентию? Кого взамен сейчас? Кто способен за два-три месяца по горло залезть в чеченское болото и не утонуть?… Новый будет барахтаться, чтобы удержаться на поверхности, а когда бензин давать? Байбаков… Чистый нефтяник, нет

опыта партруководства. Оставить этого? Уже второй раз уговариваю: напрягись… Почему их всех надо уламывать, почему не понимают, что соскочить с нашего колеса нельзя, остановиться тоже нельзя? Можно только катить его вперед — любой ценой, любыми жертвами, только тогда уцелеем. Запускали это колесо вместе, подмазали последней кровью Романовых, тронулись весело, с надеждой, без скрипа. Думали, скоро под горку. А оказалось, вся дорога в гору, толкать надо каждому на пределе, иначе сдаст назад, раздавит в лепешку. И так — до самого конца.

Этот пока не научился свои и чужие жилы рвать, бережно себя тратит, хочет хорошим быть для всех. Дурачок, где живешь? Россия таких не любит, не помнит. Отдать Лаврентию… Или проверить последний раз на большом деле?»

Иванов всей кожей ощутил, как нахлынула и опахнула его ледяная угроза, струившаяся от сутуловатой спины, торчащих лопаток Верховного. Давя в себе тошнотворную слабость, чувствуя, что должен опередить решение, что вызревало в голове генсека, он заговорил, интуитивно, рефлексом самосохранения находя единственно нужные слова:

— Мы еще раз пересмотрим наши резервы, товарищ Сталин. Я уверен, что их достаточно для выполнения поставленной вами задачи. Республика выполнит ее.

Он не знал, не видел таких резервов. Но только бы не сейчас… Отдалить, оттянуть поворот головы, взгляд, в котором приговор.

— Задача не мной поставлена. Войной, — помедлив, наконец отозвался Сталин. И Иванов, начиная расслабляться, несколько раз судорожно, глубоко вздохнул. — Кстати, что конкретно сделано в республике, чтобы улучшить положение в сельском хозяйстве, оторвать горца от политбандитизма?

Слушая секретаря, перечислявшего меры, принятые областным комитетом: чистка кадрового сельхозаппарата, агитбригады, финансовая помощь беднейшим колхозам, активизация борьбы с бандитизмом, Сталин думал об исторических зигзагах окраинной политики центра. Кавказская ступня всегда зависела от московского сердца, а оно, в свою очередь, должно было ощущать устойчивую надежность ступни, дабы не быть колоссом на глиняных ногах. Но откуда, к чертовой матери, быть надежности, когда в ступне хронически вздувался дагестанско-чеченский гнойник, не давал шагнуть без ярой, стреляющей боли, мешал примериваться к ближневосточным запасникам?

Ермолов, Воронцов посылались державой хирургами на Кавказ: обезболить гнойник во имя целого, процветающего организма. Плохо старались хирурги, оставили болячку в наследство Сталину. Ермолов сказал про чеченцев: эту нацию нельзя перевоспитать, ее можно только уничтожить. Почему не уничтожил, если такой умник? Хорошо, допустим, уничтожим, вырежем из кавказской ступни. Ходить легче будет? Дыра останется, чем заполнить? Мясом русского Ивана? Приживется ли в дыре? Хотя Иван везде приживался, прирастет и к скалам.

Иванов закончил говорить. Сталин все еще ходил.

— Суеты много, — наконец отчужденно сказал он, — а результатов — пшик. Политбандитизм не ликвидирован, Исраилов на свободе, сельское хозяйство

покалечено на обе ноги.

«Я утром думал точно так», — подавленно отметил про себя Иванов.

— И на это, учтите, мы не закроем глаза, даже сейчас, когда вам поручается переворот в нефтепереработке и добыче. Будьте готовы к тому, что Государственный Комитет Обороны может потребовать от вас к лету не пятнадцать, а восемнадцать тысяч тонн бензина — больше того, что дает сейчас весь Наркомнефть. Я не силен в технических вопросах. Могу посоветовать одно: прежде всего задействуйте организационный, человеческий фактор и материальные стимулы. Хамски много волокитят проектировщики. Уральцы взяли и вырезали это мертвое звено, все работы ведут без проектов и смет, лишь по финрасчетам. И потом, кончайте ваш цирлих-манирлих с рабочей силой! До хорошего не доведет. Война! — с силой, ожесточенно сказал Сталин.

И слово это в его устах, тысячекратно слышанное, горчайше осознанное за девять месяцев, вдруг полыхнуло и пронзило Иванова каким-то новым, беспощадным и грозным смыслом.

— Переводите рабочих на казарменное положение. Каждый из них должен рассматриваться теперь как боец на передовой, со всем вытекающим, в том числе и трибуналом. Вдобавок к этому посменная, немедленная оплата труда, премии за каждую добытую и переработанную сверх плана тонну нефти — тоже хорошо действует.

Все это будет отражено в постановлении Государственного Комитета Обороны. Но не ждите его, как милостей от природы. Советую начать думать над перестройкой сегодня же, в самолете. Желаю успеха.

Провожая взглядом напряженную спину первого секретаря, Сталин едва подавил в себе запоздало-острое желание: заменить! Но… кем?

«Почему Россия всегда выпирала полководцами, но проигрывала Европе гонку в хозяйстве, в организации его. Хозяин европейского калибра железную хватку имеет, нахальный расчет и тридцать три приема, как объегорить ближнего своего. Мы простодырые, бить и бить нас надо прямо в морду, пока не остервенимся и не поумнеем».

Иванов был уже у самой двери, когда сзади раздался жесткий голос Сталина:

— Я пожелал успеха. Но это не значит, что у вас остается право на провал. Успех должен быть обеспечен любыми жертвами. Вам понятно? В безвыходных случаях звоните мне.

Трое суток ушло у Иванова на изучение новейшей специфики нефтедобычи, взятой в Наркомнефти. Обложенный грудами справочников, брошюр, отчетов, докладных записок из буровых контор, срочно сделанных по его заданию, первый секретарь работал в сжигающем его нетерпении не выходя из кабинета. Пил крепчайший, лимоном заправленный чай. И лишь однажды, отпрянув от стола, потирая занемевшую шею, с удивлением обнаружил, что проспал, уронив голову на бумажную груду около трех часов.

Захлестывал, одолевал лихорадочный азарт по мере того, как прояснялась общая картина. Постепенно нащупывались технически узкие места и тромбы в добыче нефти, стопорившие работу.

В докладной записке инженера Черныша проскользнула мысль: слишком сложна схема переработки нефти, ее приходилось перегонять четыре раза для получения высокооктанового бензина.

Ухватившись за эту мысль, Иванов дал задание Чернышу представить в бюро свои соображения по упрощению процесса, которые сулили немалый выигрыш во времени. Через сутки позвонил в группу, связанную теперь с ним напрямую, и услышал обнадеживающий ответ: