Гарем Ивана Грозного
Шрифт:
– Ну какой же он там чужой? – сказал со всем возможным простодушием, делая большие глаза. – Чай, сам немец!
И ему показалось, будто глядится в зеркало: глазки Анхен сделались большими-большими, глупыми-глупыми, она мгновенно надела личину точно такого же детского простодушия и тоненьким, дурацким голоском прочирикала:
– Ну и что? Бомелий ведь в русскую веру перешел. Думаю, он это от немцев скрывает: никогда не появится в Болвановке в час богослужения. Конечно, с пастором он всегда раскланивается, и пиво с ним пьет, и в кирху к нему заглядывает, особенно когда гости туда приезжают неведомые…
– Что за гости? – мгновенно насторожился
– Да Бог их весть, – пожала плечами Анхен. – Видать, торговые люди, какие-то купцы, потому что их провожатые всегда у моего хозяина, у Иоганна, останавливаются. А господа непременно в кирху идут, к ним туда же и герр Бомелий захаживает. Хотя нет, – покачала она головой, – едва ли они торговцы, слишком уж скромно одеты. Из всех украшений только и есть, что перстень. Правда, перстень хорош! Тяжелый, золотой, с печаткою. А на печатке щит, по нему же змея извивается. А до чего смешно гости с Бомелием разговаривают! Приезжий ему: «Ад майорем деи глориам!» Ну и герр Бомелий то же: «Ад майорем деи глориам!» Тарабарщина какая-то, будто считалочка!
Годунов нахмурился. Анхен не зря заговорила об этой тарабарщине: девка слова в простоте не вымолвит. Значит, надо к ее болтовне прислушаться повнимательнее.
Стало быть, дохтур Елисей захаживает в кирху… ай-я-яй, неладно! Православному в чужеземный храм являться грех. Но этому особенному человеку прощается очень многое из того, чего государь не спустил бы никому иному. И встречи с иноземными гостями могут быть объяснены весьма просто: его лекарскими делами. Но вот эти непонятные слова, которые дважды произнесла Анхен, они отчего-то засели в голову Годунова, отчего-то тревожат… он их слышал уже, но когда, где?
Вспомнил! Незадолго до новгородского похода Висковатый Иван Михайлович, ныне покойник, докладывал государю о том, что в Вильне открылась школа игнатианцев – последователей какого-то испанского попа Игнатия Лойолы. Дескать, этот католический орден, называющий себя еще иезуитским, который образовался каких-то тридцать с лишком лет назад в Париже, уже распространился на пол-Европы. Собрались там люди умнейшие и упорнейшие, задача их одна: насаждение беспрекословного подчинения главе ордена, все равно как царю великому и самодержавному, и все у них во славу Господа делается. Так и говорится ими при всяком удобном случае: «Ад майорем деи глориам!», что означает: «Для вящей славы Божией!» Ну а знак самого Лойолы и всего ордена – змея и лебедь на щите.
Змея и лебедь на щите? Однако же на перстне у гостей только щит и змея…
Можно не спрашивать, как удалось Анхен разглядеть изображение. Эта девка из тех, кто и сквозь стену видит, с ее-то глазищами. И можно не сомневаться, что она говорит правду. С вопросом – зачем вообще говорит, зачем выбалтывает тайны Бомелия и Немецкой слободы? – еще предстоит разобраться. Главное, что Годунов теперь знает о Бомелии тако-ое…
А какое? Ну, чего особенного сообщила ему рыжая наушница? Даже если Бомелий общается с игнатианцами-иезуитами, само по себе это еще не государственное преступление. Мало ли зачем они посещают Болвановку, может, и впрямь по делам сугубо торговым.
«Э-э, нет! – запальчиво возразил Борис сам себе. – В лютеранском гнездилище тайно появляется католический гость с иезуитским знаком на руке, тайно же встречается с православным архиятером русского государя… Слишком много загадок даже для этого загадочного человека – Бомелия!»
Годунов напряг память. Как у многих богатых людей,
Борис вспомнил мельканье рук Бомелия над страницами удивительной звездочетной книги Яна Гевелиуса, которую архиятер показывал гостю. Тот был настолько увлечен чудными картинками, изображающими небесные созвездия в человеческом и зверином обличье, что глядел только на них. А следовало бы смотреть на руки Бомелия! Ну, теперь ясно: надо постараться найти удобный повод полюбоваться перстнями архиятера, и если там окажется изображение змеи на щите… А вдруг лекарь не носит тот перстень ежедень, а надевает лишь для встреч со своими иноземными посетителями? Тогда как быть?
– Вот чудно, сударь! – вдруг послышался голос Анхен, и Борис обнаружил, что девушка по-прежнему таращится на него с тем же видом ребенка-несмышленыша.
Он невольно насторожился:
– Чего тебе чудно?
– Вспомнилось мне…
Она потупилась, повозила в пыли грубым своим немецким башмаком, как бы решаясь, говорить или нет, потом вскинула голову и с придурковатой улыбочкой изрекла:
– Я еще девочкой малой была, когда сама видела у герра Бомелия почти такой же перстень, как у гостей. И щит на нем, только по щиту не змея ползет, а лебедь летит! Но вчера, когда я с вестью к доктору захаживала, сего перстня на нем не было. Небось надевает он свою печатку, лишь когда на встречу с гостями в кирху идет.
Лебедь на щите! Змея на щите! Знаки Игнатия Лойолы!
У Годунова в очередной раз за это утро запеклось дыхание, и он беспомощно уставился на девчонку, не в силах угадать, кто кого сейчас использует: он маленькую наушницу или она – государева любимца. Отчего-то вспомнилась дурацкая байка про бортника-древолаза, который провалился однажды в полную меду борть, засосало его туда, и никак не вырваться. И начал он уже сам себе отходную читать, как вдруг явился еще один охотник до пчелиной добычи – медведь, названный так, известное дело, потому, что непременно разведает, где имеется медок. Далее байка повествовала, что бортник исхитрился схватить медведя за хвост, крикнул-гаркнул, Михайло Потапыч испугался и так рванул прочь, что выдернул вцепившегося в него хитреца из медового плена. Сейчас Годунов ощущал себя кем-то вроде этого бортника, который вдруг обнаружил, что хвоста-то у медведя, почитай, и нет, недаром и называется он куцыком! Хвататься не за что.
Изумление, опаска, откровенный страх, даже ощущение какой-то необъяснимой безнадежности – все смешалось в душе. Девчонка обставляла его на несколько шагов вперед, как всегда обставлял в шахматы государь. Но если, играя с ним, Годунов ощущал восхищение и веселую удаль, то сейчас ему захотелось немедленно смешать на доске все фигуры, взять назад все ходы и вообще сделать так, чтобы этой игры – этого разговора – никогда не было. Но поздно, поздно…
Впрочем, этот мгновенный страх рассеялся так же внезапно, как и накатил. Через мгновение он уже с восхищением таращился на Анхен и благодарил судьбу, пославшую ему эту «кочку». Теперь его задача в том, чтобы нащупать следующую. А ею может – нет, должен! – стать вышеназванный герр-херр Бомелий.