Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

Губерман Игорь Миронович

*

Укрыт обаятельной ширмой я в самом тяжелом подпитии, а подлинный внутренний мир мой не вскроется даже на вскрытии.

*

Обиды людям я себе простил, азарта грех давно отбыл на нарах, а всё, что в этой жизни упустил, с избытком наверстаю в мемуарах.

*

Конечно, время сызмала влияло на дух и содержание мое; меня

эпоха сильно поваяла — однако ведь и я лепил ее.

*

Я в гостевальные меню бывал включен как угощение, плел несусветную хуйню, чем сеял в дамах восхищение.

*

Я душевно вполне здоров, но шалею, ловя удачу; из наломанных мною дров я легко бы построил дачу.

*

Один телесный орган мой уже давно воспеть хочу — крутой, надежный и немой, покуда я молчу.

*

Как ни предан зеленому змею, а живу по душе и уму, даже тем, чего я не имею, я обязан себе самому.

*

Я ленью грешен, выпивкой и сексом, люблю, однако, более всего молчание, наполненное текстом и ритмом, воспаляющим его.

*

Я не жалею о попытках заняться прибыльной игрой, и только память об убытках порой горит, как геморрой.

*

Забавно это: годы заключения истаяли во мне, как черный снег, осталось только чувство приключения, которое украсило мой век.

*

Она совсем не в тягость мне, моя высокая харизма, и я использовал вполне ее по части похуизма.

*

Идя то разминувшись, то навстречу, в суждениях высок и столь же низок, в момент, когда себе противоречу, я к истине всего сильнее близок.

*

Многое мне в мире неизвестно, только чтоб не школьничать натужно, я сказал непознанному честно, что оно и на хуй мне не нужно.

*

Меня на сочувствии тонком не словит лукавая нелюдь, я долго был гадким утенком и чуткий поэтому лебедь.

*

А был я моложе — трещал, как трещотка, свой век болтовне посвящал я и ню, общение с ню оборвала решетка, и там записал я мою болтовню.

*

Когда всё валится из рук, с утра устал или не в духе, то

злюсь на мир я, как паук, которого заели мухи.

*

Мне вовсе не нужна медалей медь, не надо мне призов — я не гнедой, стакан хотел бы полным я иметь, а славы мне достаточно худой.

*

Я лица вижу, слышу голоса — мне просто и легко среди людей, но в лагере я столько съел овса, что родственно смотрю на лошадей.

*

Век мечтает о герое — чтоб кипел и лез на стену, буря мглою небо кроет, я — сдуваю с пива пену.

*

Живу я — у края обочины, противлюсь любому вторжению, и все мои связи упрочены готовностью к их расторжению.

*

Я знал позора гнусный вкус, и шел за ним вослед соблазна гнилостный укус, что жить уже не след.

*

Исполнена свободы жизнь моя — как пение русалочье во мраке, как утренняя первая струя у вышедшей на улицу собаки.

*

Пока между землей живу и небом, хочу без сожаления признаться: полезным членом общества я не был, поскольку не хотел во все соваться.

*

Я прожил век собой самим, и мысли все мои нелепы, но все же кем-то был любим, а остальные были слепы.

*

Тайком играя на свирели, вольготно жил я на Руси, все на меня тогда смотрели, как на свободное такси.

*

Курю, покуда курится, в мечтах тая, что Бог от увядания спасет, и сваренная курица, кудахтая, яичко золотое мне снесет.

*

Хоть жил, не мельтешась и не спеша, хотя никак не лез из пешек в дамки, дозволенные рамки нарушал я всюду, где встречались эти рамки.

*

Почти что дошла до предела моя от людей автономия, но грустно, что мне надоела и личная физиономия.

*

К себе присматриваясь вчуже, я часто думаю недужно, что я душевно много хуже, чем я веду себя наружно.

*

Сообразно пространству акустики я без пафоса, лести и мистики завываю свои наизустики, приучая людей к похуистике.