Гарнизон в тайге
Шрифт:
— Пришла пора исключать себя с довольствия, — и Мартьянов пододвинул кресло к столу.
Анна Семеновна опять посмотрела на мужа.
— Сеня, что с тобой? Не хитри, правды не перехитришь.
— Ничего, устал я, — тихо проговорил он. Анна Семеновна знала, муж говорит не о том, что его волнует.
— Зачем обижаешь меня?
Постукивая ложкой, он продолжал:
— Когда меня брали в солдаты, я не умел ни писать, ни читать. Подвернулся путиловец, глаза раскрыл. А сейчас не служба, а школа.
Семен Егорович взял кусок хлеба,
— Они будут настоящими командирами. А мы? Бывало, надо подать команду, а ее не знаешь. Остановишь солдат. Они ожидают, а ты, унтер, лезешь за голенище — там устав пехоты. Пока разберешь по складам, солдаты все ждут. Команду подашь, а другой опять не знаешь. Остановишь отделение, прочитаешь и гаркнешь. И унтером-то сделали не за грамоту, а за рост да за голос. А потом надо было партизанским отрядом командовать…
Мартьянов отодвинул тарелку, встал и зашагал по комнате.
— Революцию-то они готовенькую получили. Что ж, им делать больше нечего, учись. Все для них теперь. Каждый командир, как путиловец, учит и учит…
— О ком ты говоришь? — попыталась выяснить Анна Семеновна.
Мартьянов сел, в три глотка выпил стакан брусничного киселя и снова встал, отошел к окну.
— Нам бы вот такую практику. Ишь, какие жадные, ненасытные! Все бы сразу…
— Ты о молодых, Сеня?
— Молодых, да ранних…
— Это только зависть в тебе поднялась, — сказала спокойно жена. — Нехорошо, Семен, — и строже: — Старый командир, завидуешь молодым. Учись. Кто мешает тебе учиться? Молодежь сочна знаниями, около нее тоже можно научиться многому.
— А как учиться? — он взглянул на жену немного опечаленными глазами. — Все это так, Анна. Какой бы душ изобрести, голову освежить. В голову-то, понимаешь, кроме гарнизона, ничего не лезет. Потревожил меня Бурцев с «Анти-Дюрингом»… Вот она, молодежь, какие книги с бою берет… А тут уже мысли сухие, как сено. Жуешь, жуешь их, а сам слышишь: шуршат они в голове, шуршат нескладно. И сам-то, кажется, устарел и тоже шуршишь, будто осенний стебель. Знания мои маленькие были, и те выветрились, Анна…
— А ты, Сеня, не слушай мыслей, — посоветовала жена, — пусть шуршат себе. Пошуршат, пошуршат, да и стихнут… Ты кругом себя посмотри да порадуйся — хорошая отава появилась, идет молодая смена…
Анна Семеновна говорила медленно, взвешивала каждое слово. Ей хотелось подобрать сильные слова.
— Ты, Семен, ошибаешься, если думаешь, пятилетка дала технику и этим вывела тебя из строя…
Мартьянов стоял у окна, смотрел вдаль и думал: правильно жена говорит.
Она замолчала и, встав, направилась к Семену Егоровичу.
— Ты еще на учете. Ты, Сеня, — это старые, закаленные кадры… Ты — нужный человек, и люди пятилетке нужны опытные.
— Спасибо, Анна, спасибо, моя родная.
И, прижав жену, почувствовал, как подступали к нему радость, надежда, новые силы… Они молодили его. Хотелось сбросить десяток лет, заняться
Совсем под боком у Мартьянова существует тревожный, враждебный мир. О нем пишут газеты каждый день: «Наглая вылазка», «Провокация», «Перешли границу»… Ему не надо заглядывать в газету, чтоб это узнать.
Появится незнакомая рыбацкая шхуна, переплывет невидимую границу, запорхает бабочкой ее парус в наших водах, — вот тебе и международное положение… Газеты когда напишут, а здесь уже решай, как поступить… Вода, по которой плывет японская шхуна, берег, где расположен гарнизон Мартьянова, — это его родина. И Мартьянов привык беречь ее, как свою жизнь, надежду и мечту.
— И жить надо, и работать надо, и учиться надо, понимаешь, Анна?
— Понимаю, Сеня.
Анне Семеновне понятны были эти большие чувства мужа.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Стало известно, что в гарнизон прилетает командующий ОКДВА. Подразделения спешно выстроились на плацу. Шаев на начгаровском фордике умчался навстречу Блюхеру, Мартьянов остался, чтобы встретить командарма на месте.
Связные с флажками вытянулись вдоль плаца и дороги. Банакеров, весь сияющий, подобранный, стоял впереди своего взвода, поминутно давал советы то одному, то другому.
— Показались! — передали по цепочке связные.
— Едут!
Напрягая и без того сильный голос, Мартьянов скомандовал:
— Смирно-о!
— О-о! — раздалось кругом, и вскоре все замерло.
На плац выскочил фордик. Из автомобиля торопливо вышел Блюхер и, держа высоко голову, сделал несколько размеренно-четких шагов навстречу Мартьянову. Внешний вид командарма оставлял впечатление строгой чистоты и вкуса, военная выправка его, несмотря на чуть грузноватую уже фигуру, казалась изящной, походка ровной, без каких-либо признаков прихрамывания после давнего ранения в ногу.
К Блюхеру, крупно шагая, устремился Мартьянов. Не доходя друг до друга, они взяли под козырек.
— Товарищ командарм Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии, части гарнизона выстроены… — начал рапортовать Мартьянов, глядя на Блюхера.
Командарм чуть сдвинул к переносью густые брови и прищурил умные глаза, ставшие из серых совсем светлыми при сильном солнечном свете. У него едва заметно подергивались седеющие, коротко подстриженные рыжеватые усики, Выслушав рапорт, окинул стоящих перед ним красноармейцев быстрым взглядом и негромким голосом приветствовал: