Гарнизон в тайге
Шрифт:
Шаев замолчал.
— Спасибо тебе! — растроганный рассказом Мартьянов потянулся к его руке и крепко сжал ее своими твердыми и длинными пальцами.
Подошли к городку.
— Знакомься да включайся в стройку. Вон как размахнулись, — вскинув голову, командир блеснул глазами.
— Вижу, — улыбнувшись, гордо ответил Шаев, — вижу, товарищ Мартьянов!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Блекли звезды,
Утомленным возвращался Шехман с напряженного дежурства. Теперь все было похоже на сновидение. От свежести утра, его тишины острее ощущалась усталость. Дальние сопки подернулись красноватой позолотой. Вставало солнце. И казалось, все излучало свет. Первой закончила разгрузку бригада Сигакова. «Напористый младший командир, распорядительный и настойчивый. У него сказано — сделана».
Шехман возвратился в командирскую палатку еще до подъема. Подбросил в печку дров, разделся, чтобы прилечь до сигнала дежурного, а потом сходить в столовую.
На койке зашевелился Шафранович, приподнялся на локтях. Он достал из-под подушки папиросы и закурил. Шехман протянул руку к его коробке.
— Пожалуйста! — вежливо пригласил инженер. — Устали после дежурства? Изнурительно не спать ночь. У вас подтянуло щеки.
— Трудно — легко не бывает. Отдохну и опять как свежий огурчик…
— А я вот не сплю… Бессонница! Измотаешься за день, переутомишься — нет сна.
— Время сейчас суровое, что делать-то?..
— Видим мы только работу, отдыха нет, — пожаловался Шафранович.
— Рано думать об отдыхе, Давид Соломонович, — подчеркнул Шехман, — еще ничего не сделано.
— Борис, вы говорите не то, что думаете.
Они замолчали. Шафранович первый прервал молчание.
— Рабо-ота! — растягивая, начал он. — Работа-ать хорошо, но для жизни человека этого мало…
— Что же еще нужно? — зевая, спросил Шехман.
— Личная жизнь забыта, Борис, личная…
— А работа разве исключает личное?
— Рабо-ота? — опять протянул Шафранович. — Она высушивает личное. Работа — определение физики. Она требует затраты энергии, большой затраты! Вот вы с дежурства устали, думаете лечь поспать, чтобы снова тратить энергию… Подождите, не перебивайте. Это не грубо. Беда наша в том, что мы не научились еще правильно распределять энергию и ее тратить. Все отдаем работе и мало — личному. Жизнь наша не принадлежит нам: ею будет пользоваться будущее поколение…
— Это не ново. Об этом хорошо сказал Горький. Ну, дальше?..
— Наша заслуга в том, что мы закладываем
— Дальше! — нетерпеливо сказал Шехман. — Сытый голодного не разумеет. Я только с дежурства…
— Послушайте, — попросил Шафранович, — мы чернорабочие в жизни, мы жертвуем свое личное. Наше поколение — жертвенное поколение…
— Вон куда гнешь! — Шехман приподнялся на локтях и горячо заговорил: — В этом вся красота, Шафранович, вся прелесть!
— Да, быть может, да! Это нужно! Я понимаю, а мириться все-таки трудно. Человек живет один раз; вторую жизнь ему природа не даст.
У Шехмана отогнало сон.
— И не надо!
— Зачем же так тратить жизнь?
— Это эгоизм! — вскипел Шехман.
— Я-это знаю и не скрываю. Разве я не прав? Неужели никого больше не грызет этот же червяк? Он грызет, только все отмахиваются от него, обманывают себя, напускают равнодушие, — Давид Соломонович поднялся с нар, потушил папироску и, приоткрыв дверку печки, бросил окурок в пламя. Сидя на корточках, он продолжал: — Но ничего — время камни точит. Настанет минута, когда люди пожалеют о своей жизни. Захочешь личного и ты больше, чем я. Я его видел. Но оно уйдет. Как обидно будет сознавать это!
— Вы простудитесь и заболеете, — Шехман посмотрел на удивленного инженера и после продолжительной паузы с издевкой добавил: — и умрете. Дорожите своим личным…
— Вы невозможный человек, Борис.
— Я? Нет, возможный! Вся короткая моя жизнь прожита недаром.
— От этого не сделается краше старость. Не понимаешь? Не притворяйся, боишься признаться, — и с волнением продолжал: — Я хочу сказать: жить надо по-настоящему. Работа не волк, в лес не убежит, а жизнь уходит, ее не удержишь.
— Ну-у? — сердито сдвинул брови Шехман.
— Личное должно быть у каждого из нас.
— У меня личное — общее. Мое личное все, что видят глаза и делают руки здесь, в тайге, Шафранович.
— Политика, Борис, политика! Мы вот и говорить просто разучились. Говорим больше лозунгами да приветствиями. Все это хорошо было в первые годы советской власти, а сейчас уже не годится. Другие времена, другие запросы. Теперь изнутри человека надо видеть, а не снаружи.
— Согласен, — прищурил глаза Шехман.
— Об этом я и говорю. Если уже затронули Горького, то он часто говорил: «Человек — это звучит гордо». Значит, прислушивайся к человеку; его звучание — его личное. Я ведь понимаю нашу неизбежность отдаваться работе, кипеть, сгорать на ней. Эпоха наша переходная, классовые бои, интервенции, шпионаж, диверсии… Это требует напряжения. Но все это, пойми, — политика и лозунги! Я разве об этом толкую? Я говорю о внимании к человеку.