Гарнизон в тайге
Шрифт:
Кузьмин, Аксанов, Ласточкин спокойно ожидали той минуты, когда заговорит комиссар. Овсюгову тягостно было напряженное молчание и безмолвное хождение Шаева.
— Разрешите закурить?
Помполит кивнул головой. Овсюгов закурил, хватая частыми глотками дым, словно человек, страдающий одышкой. Он пытался сократить томительные минуты молчания: чувство неизвестной боязни охватило его. Начальник связи был напряжен так, что даже вспотел.
— Начнем что ли? — как бы спрашивая, спокойно сказал помполит. — Надо разобраться
Шаев остановился, бросил пристальный взгляд на командира роты. Он заметил, как тот при этом вздрогнул. Повысив голос, сердито спросил:
— Что делать с вами? — Он увидел, как сжались складки губ, опустошенно взглянули серые глаза Овсюгова. — Мне стыдно говорить, но молчать невозможно. Болячка появилась на здоровом теле. С таким организмом, как у вас в роте, работать да радоваться! Партячейка, комсомол, сильные ряды актива. Вместо делового руководства ротой, вы обросли коростой казенщины. Послушаю, что скажете о себе. Начну с тебя, — обратился Шаев к Аксанову.
Комвзвода встал и в первое мгновенье растерялся. Тот уловил заминку.
— Не колеси, выводи все на чистую воду.
Аксанов, справившись, начал говорить о жизни роты. Надо было полнее передать правду. Он смело заговорил о помощи молодому командиру, об инструктаже, руководстве через служебные записки, о несработанности начальника связи с политруком и, если бы взглянул в этот момент на Овсюгова, то заметил бы, как удивленно и непонимающе смотрел на него начальник связи.
— Все? — спросил помполит, когда командир взвода, расстегнув шорку, присел на стул и тут же добавил: — Ну, а Ласточкин что скажет?
Комроты, пока Ласточкин откашливался, подумал: «Он опровергнет Аксанова» — и ожидал встретить от него поддержку. Но надежды Овсюгова не оправдались. Ласточкин только подкрепил выступление Аксанова.
Очередь была за политруком. Пока говорили Аксанов и Ласточкин, тот успел набросать на бумажке вопросы. Без конспекта он не умел выступать. Кузьмин рассчитывал говорить длинно, много. Когда вызвал комиссар, он заговорил о том, что у него нет контакта в работе с Овсюговым. На шее его мелко задергались надувшиеся жилки.
— О бумажном руководстве ничего не знаю, — Кузьмин развел руками. Шаев подбежал к столу и схватил бумажки, поднял над головой и потряс.
Кузьмин замялся. Он взял карандаш и несколько вопросов вычеркнул. Конспект наполовину сократился. Он сбивчиво заговорил о том, что Овсюгов не хочет слушать и понимать его.
— Не обвиняй Овсюгова, скажи лучше о себе.
Кузьмин сел. Шаев покачал головой.
— Выходит, о себе нечего говорить? Послушаем Овсюгова.
Комроты вскочил, прокашлялся и, заморгав, начал:
— Я очень доволен, что вызвали нас. Я работаю 13 лет, но такого недоразумения еще не было…
— Условия другие, обстановка изменилась, — напомнил Шаев, скривил губы и насмешливо улыбнулся.
— Конечно, я много ошибался.
— Слезы не лей. Как руководил, по-бумажному? Были служебные записочки? Так и говори — были. Роту передал политруку? Передал. Любил по телефону говорить? Срывал политзанятия? Вот об этом и расскажи…
— Да, да, да! — твердил начальник связи.
Шаев раздраженно бросил:
— Хватит! Крокодиловы чудеса творили в роте. Начну с тебя, Овсюгов. Так не руководят делом…
Шаев бил не в бровь, а в глаз. За это побаивались его командиры, но ценили, с уважением отзывались о нем. А помполит знал время и меру: когда нужно было бить иронией — беспощадно бил, а иногда ограничивался товарищескими замечаниями и советами.
— Мягкотел ты по натуре, Овсюгов. Ведь знаешь — в аттестате записано: слабо руководишь ротой, свои функции передал в руки других. Тебе партия дала роту, сказала: командуй ею, руководи! Рота дана! А ты: «меня затирают, беспартийного специалиста»… Ты — комроты и хозяин! А то получилось: занимайся, политрук, стройкой, а я командую ротой. Американский наблюдатель, а не комроты!..
Шаев закурил. Макаров молчаливо слушал и пристально наблюдал за каждым, словно пронизывал связистов своим острым взглядом. — И твое выступление, Кузьмин, об ошибках комроты на партсобрании. Кто позволил тебе нарушать военную субординацию? Имеешь ли ты право подвергать обсуждению на партсобрании то, что касается только командира, а не политрука? Демократия не в этом, товарищ Кузьмин. Кто разрешил тебе разводить дискуссию об авторитете командира в присутствии красноармейцев?
— Они члены партии.
— Члены партии! Подумал, что говоришь? Партия не командует — это грубейшая ошибка. Партийная организация в подразделениях призвана помогать командованию. Разница, как видишь, огромная… Беритесь дружнее за дело. Указаний не делаю. Продумайте сами…
Помполит кончил. И сразу все вздохнули облегченно. Овсюгов привстал и виновато улыбнулся Шаеву. Глаза его снова заблестели, губы еще заметно вздрагивали, и с них сорвалось:
— Спасибо, товарищ комиссар! Теперь возьмемся…
— Раньше надо было.
Когда дверь захлопнулась за связистами, Шаев сказал Макарову:
— Каковы? Ты сходи к ним на собрание, послушай.
Макаров согласно кивнул головой и добавил:
— Поправят положение. Овсюгов-то, действительно, всю стройку на политрука переложил… Я пойду…
Шаев остался один. Он сел за стол, отбросил газету, посмотрел на испещренный красным карандашом фельетон Светаева, подумал: «Тайга — великая школа проверки и воспитания людей». Мысль его остановилась на поведении Кузьмина: «Не хватает политического чутья. Политрук должен всегда работать возвышенно, даже если занимается черновым делом, а этот черствоват».