Гарпагон

Андреев Николай

– Ничего особенного, – ответил Введенский. – Обычный розыгрыш.

– Это я понял. Что за розыгрыш? Подробнее, пожалуйста.

– Можно и подробнее.

Прокручивая в памяти придуманный ночью план мести за своё унижение, Введенский загадочно улыбнулся – уголки губ чуть раздвинулись, веки сощурились, глаза моргнули и застыли.

– Ох, Елисей, Елисей, – покачал головой Васильчиков. – Чую, подведёшь ты нас под монастырь… Ладно, давай, рассказывай свой план.

Никому, кроме Феди Пранка план не понравился. Одни посчитали его трудновыполнимым,

другие рискованным, третьи чересчур злым и даже жестоким.

– Ты, Елисей, – сказала Оля, – ведёшь себя так же, как те, кто тебя обидел. И чем ты тогда, спрашивается, лучше их?

Введенский ответил: тем, что не он начинал эту войну первым.

– Да всё с ним ясно! – воскликнул Рыжик. – Он просто возомнил себя киношным мстителем!

– Ага, – добавил Кузнецов. – Только он забыл, что мы не в кино, а его враги – реальные люди, обладающие реальной властью.

Введенский ответил: если план удастся, Берг в самое ближайшее время останется не только без реальной, но вообще без всякой власти.

– Нет-нет, Елисей, не спорь! – вступил в разговор Низамутдинов. – Рыжик правильно говорит: твои обидчики опасны, а ты слишком возбуждён, чтобы принимать адекватные решения.

Введенский в ответ всплеснул руками и, распаляясь с каждым словом, сказал, что он спокоен как отожравшийся удав, а бесится оттого, что хочет как можно скорее отомстить Бергам – унизить их, как они унизили его, заставить почувствовать себя оплёванными, беззащитными, голыми…

Введенский не заметил, как сорвался на крик.

– …чтобы они на секундочку, на одну только маленькую секундочку пожалели о том, что издевались надо мной! Что мои друзья… по крайней мере, один из них, вынуждены рисковать собой ради меня! А ещё… – тут у Введенского перехватило дыхание, – ещё то, что они… они… эти…

Оля бросилась к нему. Обняла голову и прижала к груди.

– …что они превратили наш город в свою кормушку!

Введенский громко всхлипнул и, глухо выдавив из себя: «А вы…», заплакал.

Оля ещё крепче прижала его к себе. Поцеловала в лоб и быстро от затылка к лицу стала гладить по волосам.

– Ну что ты, что ты, – зашептала в ухо. – Успокойся, всё пройдёт… Они будут наказаны, они будут обязательно наказаны, вот увидишь… Ты только, пожалуйста, не плачь.

– Елисей, ты это серьёзно? – тихо спросил Кузнецов.

Введенский перестал плакать. Шмыгнув носом, высвободил голову из Олиных объятий и протяжно выдохнул:

– Ты даже не представляешь себе насколько.

После чего вытер слёзы и, не поднимая глаз, сказал, что никого ни к чему не принуждает – в конце концов, с этим делом они с Фёдором прекрасно справятся и без них.

– Но сам я – предупреждаю сразу – не успокоюсь, пока душу не отведу… В общем, решайте: с нами вы или нет. И давайте закончим на этом. Всё.

– А чего тут решать? – за всех ответил Радик. – Если бы вы не могли обойтись без нас, мы бы, может, ещё и подумали: что там, да как…

– А так, – договорил за Радика Тамик, – обидно будет, если вы обойдётесь без нашей помощи. Поэтому хотите вы этого или нет, но мы, ребята, с вами.

***

Как

и большинство политиков, губернатор Егор Петрович Рева – невысокого роста полный мужчина семидесяти лет, считал, что все его неудачи вызваны происками явных, а чаще всего тайных врагов. И потому, когда за полгода до федеральных выборов в газетах появились замечания по поводу того, что во вверенной ему области где-то что-то не так, насторожился, потому как знал: дыма без огня в таких делах не бывает. И оказался прав. За замечаниями о том, что где-то в его владениях что-то не так, последовали обвинения в самодурстве, некомпетентности, кумовстве и что самое обидное – пьянстве. Обидное не потому, что он не пил – пил, и как сам считал в меру – сто грамм за обедом, двести за ужином – дальше, как пойдёт, а потому, что коллег-губернаторов, крепко сидящих на своих местах, никто в этом грехе открыто не обвинял. В самодурстве – да, в кумовстве – каждого второго, в некомпетентности – и того чаще, а вот в пьянстве…

«Нет-нет, – думал он, развалившись на заднем сиденье представительского «Мерседеса». – Кто-то под меня усердно копает… Вопрос: кто?»

Площадь Ленина была заполнена с самого утра. Дед Мороз и Снегурочка водили с малышами хороводы, дети постарше катались на разукрашенных разноцветными лентами низкорослых лошадках, все то и дело смеялись и куда-то спешили – кто на ёлку, кто с ёлки, кто с горки на горку, кто в очередь за горячим чаем и остывшими пирожками.

Выйдя из автомобиля, Рева поёжился на ветру.

– Холодно тут у вас, – сказал он встретившему его Бергу.

– Да, – виновато развёл руками Берг. – С погодой нам сегодня немного не повезло.

– Ну, ничего. С чем-нибудь другим обязательно повезёт.

Они поздоровались за руку.

– С праздником вас, Егор Петрович!

– С каким? – нахмурился Рева. – Ах, да! – вспомнил он, какое сегодня число и нетерпеливо махнул рукой. – Вас тоже с этим… как его там, забыл. С Христос воскресе! Ну или с чем там не помню.

– Спасибо!

– Ладно, всё это лирика. Давайте, показывайте, что тут у вас. Журналист не явился?

– Нет, но скоро будет… Да вы не волнуйтесь, Егор Петрович, у меня всё под контролем.

– Хотелось бы надеяться.

В сопровождении охранников и свиты они подошли к ёлке. Поддерживая рукой шапку, Рева посмотрел наверх, на звезду, нанизанную на её макушку, и удивлённо покачал головой.

– Длинная.

– Двадцать шесть метров, – уточнил Берг. – Возраст – приблизительно сто лет.

– И какая, должно быть, дорогая!

К Бергу подошёл сутулый человек в чёрном пальто. Наклонился к уху и прошептал несколько слов. Берг в ответ кивнул и сказал, обращаясь к губернатору о том, что журналист «Российской газеты» только что вышел из гостиницы и буквально через три-четыре минуты будет здесь.

Прошло десять минут, когда на площади Ленина показалась толпа хорошо одетых детей разного возраста, в середине которой шагал, озираясь по сторонам, человек лет двадцати восьми-тридцати в красном толстом пуховике и серой мохнатой шапке.