Гарпия. Одержимая местью
Шрифт:
Продолжим. С самого утра Каллиста Зиновьевна жаловалась на отечность ног. Я настоятельно уговаривала её разрешить мне привести Хосе Игнасио, чтобы он посоветовал, как правильно лечиться — крем, которым пользовалась Каллиста Зиновьевна, не помогал, как не помогли бы мертвому припарки.
— Само пройдет, — говорила она, а сама то капустными листьями ноги обложит и бинтом обмотает, то сырой картофелиной вздутые вены смажет.
Я сидела перед ноутбуком, подключила мобильный Интернет и добавляла вчерашние фотографии в галерею своего любимого творческого сайта. Моя покладистость почти сработала, но
— Так нельзя! — запротестовала я. — Хосе Игнасио облегчит ваши страдания. Я приведу его.
— Нет! — она схватила меня за руку, наклонившись к моему уху, трепещущая и обеспокоенная так, словно была маленькой девочкой, боящейся людей в белых халатах. — Не надо! — прошептала она умоляющим голосом. — Смерть стоит у порога, и я впущу ее, а не доктора.
— Не говорите так, — я сжала её холодные пальцы и заглянула с опаской в глаза.
В избытке влаги таилась тревога. Дрожь пробежала по морщинистым щекам. Худые плечи содрогнулись, и Каллиста Зиновьевна легла мне на колени, всхлипывая и шмыгая носом.
— Ничто уже не спасет меня. Я обречена, — говорила она.
Я утешала, гладила по мягким белым волосам, потом помогла лечь и, подложив под голову диванную подушку, никак не могла решиться пойти за доктором и оставить её одну.
— Может, я куплю обезболивающее?
— Нет, я посплю, и всё пройдет, — наотрез заявила она.
Часы пробили полдень.
Вероника накануне попросила меня провести занятия раньше. Она на пять вечера пригласила своих дальних родственниц из города и Эмму с Фаиной, разумеется. Я должна была прийти в три часа дня. У меня в распоряжении имелась масса времени, но, как вы понимаете, ни о каких снимках я и думать не могла, поэтому я решила занять себя и мысли уборкой в доме. Дочиста натерла все окна, везде протерла пыль, вымыла полы — Каллиста Зиновьевна спала. Проснулась она в бодром расположении духа, а я уже надела длинную юбку и собиралась идти к Намистиным.
— Даша, — встала она с дивана и, перекатываясь с ноги на ноги, вышла на середину комнаты, — я хочу сходить в поликлинику. Ну, что они со мной сделают?!
— Сходить? Давайте я приведу Хосе Игнасио!
— Нет! — опять прозвучало категорично.
— Тогда я вас проведу до кабинета Хосе Игнасио, но только поздороваюсь с ним и сразу же вас оставлю — у меня через пятнадцать минут занятия.
— Хорошо, — согласилась она.
Каллиста Зиновьевна пополоскала рот, сунула в него мятную конфету, в коридоре накинула цветастый платок и выцветший плащ. Ни следа не осталось от недавних опасений, рыданий и жалоб, но каждый шаг по-прежнему ей давался тяжело. За двором мы встретили Эмму — она с пакетами продуктов шла из магазина к Веронике.
— Дружба с Вероникой ее погубит, — голосом прорицательницы, внушающим страх, сказала Каллиста Зиновьевна, когда Эмма уже не могла расслышать её слова.
Бесполезно было спрашивать, почему она так решила, — Каллиста Зиновьевна завела разговор о Лилии — соседке, тайно влюбленной в Джеймса, и размышляла над тем, как
— Моё самое большое желание, чтобы Лиля и Джеймс поженились! — сказала она у порога с красным крестом.
Что я могла ответить? — О Джеймсе я много слышала, но за две недели ни разу так и не увидела; с Лилией виделась несколько раз, но по душам не говорили. Я лишь улыбнулась, поощряя столь светлое романтическое желание, и мы вошли в поликлинику.
За стеклом с надписью «Регистратура» сидела смуглая медсестра с черными длинными косами. Она подняла на нас маленькие карие глазки, серьезные и наблюдательные. На хитроватом лице вспыхнул алый румянец, и кожа на щеках напомнила панцирь сваренного рака. Что это — стеснительность или неприязнь? Девушка привстала, открыла окошко, и холодное «здравствуйте» заставило моё сердце биться быстрее — я с детства на дух не переношу больничный запах и белые халаты.
— На приём или в аптечный пункт? — спросила она.
— На приём.
— Окунева? — она повернулась к стеллажу и, не дожидаясь ответа, тонкими пальчиками начала перебирать толстые медицинские карточки, разложенные в алфавитном порядке.
Карточку Каллисты Зиновьевны в нужной стопке Миа не обнаружила и перешла уверенным шагом к другой полке. Её движения были торопливы, но пластичны. Холёной ручкой она расторопно отыскала карточку и, сделав наспех пометку в журнале, выдала её нам, наградив обоих вопиющим взглядом из-под раскосых бровей в форме месяца.
— Доктор в терапевтическом кабинете, — прозвучало монотонно.
В коридоре негромко играла музыка — Хосе Игнасио слушал радио. Без музыки здесь было бы тихо как в морге — посетителей нет, как будто никто не болеет. Хотя, что тут удивительного — время без двух минут три — даже в городских поликлиниках и больницах многолюдно только в первой половине дня. Я постучала в кабинет. Хосе Игнасио встретил нас милой улыбкой:
— Вы ко мне?! — он поднялся, отложив тяжелую книгу с пожелтевшими страницами. «Энциклопедия болезней желудочно-кишечного тракта» прочитала я название и улыбнулась — не устаёт самосовершенствоваться.
— У Каллисты Зиновьевны отекли ноги, вздулись вены и появилось покраснение на коже. Возможно из-за крема, которым она пользовалась, — добавила я после приветствия, но сама не верила в то, что говорила. Мне казалось, что всё это признаки какой-то болезни, которую нужно лечить.
— Вы присаживайтесь, — Хосе Игнасио заботливо усадил Каллисту Зиновьевну на кушетку. Она заметно волновалась, и мне не хотелось оставлять её в такую минуту, но часы показывали без одной минуты три.
— Я отменю уроки, — решила я молниеносно, — извинюсь и скажу, что не смогла…
Каллиста Зиновьевна не дала мне договорить:
— Не выдумывайте, Даша, вас с нетерпением ждут мальчуганы Намистиных. Идите и не волнуйтесь — я дойду домой и без посторонней помощи.
— Нет, — запротестовала я точно так, как Каллиста Зиновьевна утром.
— Хосе Игнасио, скажите Даше, чтобы не срывала уроки! — обратилась она к нему с наигранной строгостью.
— Даша, я провожу Каллисту Зиновьевну до самой калитки — не волнуйся — после обеда здесь всё равно делать нечего, а если кто-то придёт, то я ведь быстро вернусь. Одна нога там — другая здесь.