Гарпия. Одержимая местью
Шрифт:
Красавицей я бы Веронику назвала с очень большой натяжкой. Отталкивающими были её тонкие губы. Точнее верхняя. Вероника её подрисовывала карандашом выше естественного контура и жирно смазывала блеском, придавая мнимую пухлость. Кожа провисала, и образовывались носогубные неприятные складки. Пудра придавала лицу бархатистый вид, и глаза, как у Арабель, цвета крепкого чая, тоже казались бархатными. У нее был строгий взгляд, но, когда она улыбнулась и протянула мне руку, представившись, её лицо стало добрее, симпатичнее, и даже верхняя губа не такой уж и непривлекательной. В другой руке она держала
— Надеюсь, ваше репетиторство благотворно повлияет на моих мальчуганов. У вас большой опыт в этом деле, и мне бы хотелось, чтобы Филипп и Кирилл с отличием закончили шестой класс. Времени не так то и много — полтора месяца, поэтому, как мы с вами условились в электронной переписке, до конца мая вы будете проводить уроки ежедневно, кроме воскресенья, по два часа в день. Возьмите, — она всунула мне в руки конверт, — это аванс. Думаю, деньги вам не помешают. Теперь относительно выбора одежды: забудьте о юбках, оголяющих икры, — в моём доме вы должны появляться только в длинной юбке. Если у вас в гардеробе таковой нет, то завтра же поезжайте на школьном автобусе в город и выберите себе что-либо скромное и неброское, пожалуйста.
— У меня есть длинная юбка. Не волнуйтесь, Вероника, завтра я буду в ней, — ответила я, соглашаясь на эту странную прихоть.
— Называйте меня "Вероника Наумовна", и я тоже буду к вам обращаться по имени-отчеству, — прозвучало требовательно и резко, — я не терплю фамильярности.
— Конечно, Вероника Наумовна, простите, я с вами полностью согласна.
— Так вот, — продолжила она важным тоном, — надеюсь, между нами не возникнет разногласий, и ваше репетиторство продлиться пока Филипп и Кирилл не получат золотые медали. Должна вас предупредить еще об одном важном условии, — она интригующе замолчала, а я уже перебирала в голове различные варианты, связанные по наставлению Каллисты Зиновьевны с её мужчинами. — Я не потерплю посягательства на мою собственность: будь то чайная ложка или мой муж. Если я узнаю, что кто-то позарился на моё, тому будет не сладко.
— Я никогда не возьму чужого, — заверила я, а сама сжалась от неописуемого отвращения. Мне не понравился тон, слова, манера задирать нос, и я почувствовала себя такой жалкой, что никакие пейзажи здешних мест не могли развеять моё расстройство.
В эту минуту в гостиную вошла Эмма и привела с собой двух светловолосых мальчишек двенадцати лет, ничем не похожих на Веронику. Они были опрятно одеты и держались сдержанно, хотя, скорее всего, прилагали немало усилий, чтобы не шуметь и не дурачиться. Я увидела в их серых глазках озорные огоньки, когда они сели на диван и украдкой поглядывали на меня. Баловни! — охарактеризовала я их, и была права, но в первый день они вели себя как подобает воспитанным детям, и Веронике не пришлось краснеть, успокаивая их угрожающими криками.
— Меня зовут Дарья Леонардовна, — представилась я и вскользь прощупала почву, так сказать, выяснив уровень знаний моих учеников, задав всего несколько вопросов на французском языке и предложив решить легкий пример по математике на тему распределительного свойства умножения.
Отвечал только Филипп, причем — грамотно, а вот Кирилл — смеялся,
Эмма вернулась с подносом. На нём — пять чашек на блюдцах, сахарница, конфетница, ложки. Мальчишки первыми накинулись на сладости, ухватили по чашке чая и наперебой хвалились, с какой начинкой кому попалась конфета.
— Сколько вам сахара? — Спросила Эмма, а не Вероника, и взяла в руку чайную ложку. Чайную ложку! С того дня я всякий раз, когда вижу чайную ложку, вспоминаю Веронику, и чтобы не вспоминать о ней, пью чай без сахара.
— Я слышала, что чай полезнее пить не сладким! — вдруг выдала я, — мне без сахара!
Разговор не клеился. Если бы не дети, я бы поспешила покинуть это богатое поместье, но вдруг Вероника спросила о Хосе Игнасио, прервав молчание:
— Что Хосе Игнасио вам рассказывал обо мне, когда вы стояли у ворот?
— У ворот? — переспросила я, — ах, да! О вас ничего — он сказал, что у деда вашего мужа были золотые руки. — Ответила я честно. Меня позабавил её вопрос, но я не выдала себя, изображая недопонимание.
— Как? И больше ничего? — вскрикнула она с нескрываемым негодованием. — Вы прибыли одним поездом? Как вы познакомились? — спросила она мягче.
— В поезде, — ответила я коротко, побаиваясь её реакции.
— Так, Филипп, Кирилл, идите в свою комнату! — скомандовала она. Дети беспрекословно подчинились и оставили нас втроём. — Я была бы вам очень признательна, если бы вы рассказали мне кое-какие подробности вашего путешествия. Хосе Игнасио упоминал моё имя? Ведь упоминал же! Я не верю, что он ни словом не обмолвился обо мне. — По-моему, в ней говорила влюбленная женщина, и меня удивляло, как она может жить с одним, встречаться с другим и думать о третьем.
— Да, упоминал, но с большой неохотой. Я не знаю, что между вами было, это не моё дело, но воспоминания о вас всякий раз сопровождались грустью на его лице, — ответила я, сомневаясь, что поступаю правильно.
— Всякий раз! — воскликнула она. — Значит, он неоднократно говорил обо мне?!
— Я рассказала, что вы мой работодатель, таким образом, мы и затронули ваше имя.
— Вы не хотите говорить, — заключила Вероника. — Не влюблены ли вы случайно в нашего молодого терапевта? — прозвучало с укором.
— Он слишком молод для меня! — уверила я.
— Любви все возрасты покорны, — сказала она, не сводя с меня глаз. — Если увидитесь с ним, передайте ему… хотя нет, не стоит. — Она замолчала, и я заторопилась попрощаться.
Эмма любезно провела меня через двор, не упоминая имени ни Вероники, ни Хосе Игнасио, — лишь спросила: «Как вам Филипп и Кирилл? Правда, милые сорванцы?!», на что я ответила, что могу подобрать ключики к любому ребёнку, и эти сорванцы будут с удовольствием учиться, соперничая друг с другом.