Гарсиа Лорка
Шрифт:
Он набрасывает несколько начальных строф:
Петухи и баркасы раскрыли свои крылья из льна и перьев. Стайки дельфинов играют ныряя. Круг вечерней луны отрывается постепенно от холма из шорохов и бальзама. На берегу у воды поют матросы песни из бамбука с припевом из снега. Перепутанные карты блестят в их взорах, там Китай без воздуха и Эквадор без света. Медные трубы вонзают свои наконечники в румяное облако самого дальнего неба... Медные трубы, на которых играют карабинеры, сИ все же Федерико так и не напишет этой поэмы. Андалусия вновь завладеет им ревниво и безраздельно, заставит позабыть обо всем на свете, кроме красноватых ее дорог, прохладных сонных равнин и гор, окутанных поутру синим туманом, исчезающим к полудню, кроме одиноких селений и городов, похожих на вдовствующих, старящихся красавиц, кроме ее людей, таких же, как и сам он, оливково-смуглых, суеверных, беспечных. А в награду за верность она будет особенно щедра к нему, снова опьянит его песнями, расскажет десятки историй, подстроит неожиданные встречи, пойдет на множество женских уловок, чтобы вернуть его к «Романсеро». И он вернется. И родная земля в это лето покажется ему той заморской тропической почвой, в которую, говорят, достаточно палку воткнуть – и вырастет дерево.
Уже осенью как-то он возвращается вместе с Пакито из дальней прогулки по Сьерра-Неваде. Устав за день, братья подсаживаются в поравнявшуюся с ними повозку, которую тащит пара мулов почтенного возраста. Вечереет; снеговая вершина на голубом небе сверкает, как раскаленная добела; из ущелий поднимается розовый пар. Поскрипывают колеса, шуршат камешки, скатываясь с обрыва. Погонщик-мулеро то клюет носом, то, словно проснувшись, затягивает песню, состоящую всего из трех строк:
Да, я увел ее к реке, думал я – она невинна, но она – жена другого!Подремлет – и опять: «Да, я увел ее к реке...» Федерико молчит, покачиваясь, а младшему брату хочется поговорить. Что думает Федерико о студенческих волнениях, которые произошли в Мадридском университете в начале нового учебного года? Шутка ли – освистали самого представителя Военной директории, генерала Вальеспиноса, во всех аудиториях разбрасывали листовки, призывающие к борьбе против диктатора и монархии! А какой скандал разыгрался только что на медицинском факультете, куда заявился другой высокий посетитель, генерал Мартинес Анидо! Студенты кричали: «Убийца!», «Бандит!» – до тех пор, пока барселонский мясник не ретировался с позором. Но всего интереснее, что даже зачинщики сравнительно легко отделались – студенчество и профессора сумели добиться освобождения арестованных и возвращения высланных. Не кажется ли Федерико, что подобные факты свидетельствуют о начавшемся кризисе диктатуры, позволяют надеяться на смягчение режима?
«Да, я увел ее к реке...» Нет, старший брат не разделяет этих надежд, просто ему лень спорить. Ему не верится, что правительство пойдет на уступки внутри страны теперь, когда оно наконец-то – после стольких провалов! – добилось военных успехов в Марокко. Удачная высадка в бухте Алусемас, наступление превосходящими силами на войска Абд эль-Керима – и вот уже патриотическая гордость взыграла в обществе, и многие из тех, кто вчера лишь смеялся над Мигелито, заявляют, что он как-никак смыл позор Аннуала. Газеты трубят о великой победе в Северной Африке, диктатор принимает поздравления и распределяет лавры, никто словно и не помнит о тысячах мертвецов, оставшихся в африканских песках.
«Да, я увел ее к реке...» Братья молчат. Дорога опускается в долину, тонущую в сером сумраке; из-за Сьерра-Невады выходит луна, а на самых высоких гребнях еще дотлевает закат.
А какое-то время спустя в памяти Федерико прорастает несколько слов. Он не помнит, откуда эти слова, да и не старается вспомнить, всецело поглощенный их смыслом. «Думал я – она невинна, но она – жена другого!» – не испанец навряд ли поймет, в чем тут обида. Нужно знать неписаный кодекс: настоящий мужчина влюбляется только в девушку. Замужняя женщина, обманом добившаяся его любви, наносит урон его чести. Такая женщина заслуживает того, чтобы обойтись с ней, как с продажной.
Несправедливо? Жестоко? Сейчас Федерико об этом не думает. Сейчас он – тот человек, что влюбился в чужую жену, приняв
Проходит еще несколько дней. Однажды утром Федерико зовет к себе брата, и по его голосу тот сразу догадывается зачем. Так и есть – едва дождавшись, пока Франсиско усядется, Федерико читает ему только что законченный романс «Неверная жена»:
И в полночь на край долины увел я жену чужую, а думал – она невинна. То было ночью Сантьяго, и, словно сговору рады, вокруг фонари погасли и замерцали цикады. Я сонных грудей коснулся, последний проулок минув, и жарко они раскрылись, кистями ночных жасминов. А юбка, шурша крахмалом, в ушах звенела, дрожала, как полог тугого шелка под сталью пяти кинжалов. Врастая в безлунный сумрак, ворчали деревья глухо, и дальним собачьим лаем за нами гналась округа. За голубой ежевикой, у тростникового плеса, я в белый песок впечатал ее смоляные косы. Я сдернул шелковый галстук, она наряд разбросала. Я снял ремень и револьвер, она – четыре корсажа. Была нежна ее кожа, белей лилейного цвета — и стеклам в ночь полнолунья такого блеска не ведать. А бедра ее метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнем горели. И лучшей в мире дорогой до первой утренней птицы меня этой ночью мчала атласная кобылица... Меня не покинул разум, а гордость идет цыгану. Слова, что она шептала, я вам повторять не стану. В песчинках и поцелуях ушла она на рассвете. А гневные стебли лилий клинками рубили ветер. Я вел себя так, как должно, цыган до смертного часа! Я дал ей ларец на память и больше не стал встречаться, запомнив обман той ночи в туманах речной долины — она ведь была замужней, а мне клялась, что невинна.Франсиско молча разводит руками.
– И подумать только, – говорит он, переведя дух, – что ты сделал все это из песенки того мулеро... а я-то на нее и внимания не обратил!
– Какая песенка? – удивляется Федерико. – Какой мулеро?
Напрасно пытается младший брат восстановить в его памяти обстоятельства прогулки в Сьерра-Неваду – Федерико решительно не помнит никакой песенки. История с неверной женой, утверждает он, выдумана им сначала до конца. Настойчивость Пакито раздражает его, и, почувствовав это, брат растерянно замолкает.
Неловкую паузу прерывает дон Федерико, входящий с развернутой газетой в руках.
– Погодите с вашими стихами! – восклицает он добродушно. – Окончательная победа в Марокко! И сколько наград, вы послушайте! Примо де Ривере – целых два ордена: Большой лавровый крест святого Фердинанда и «Морская слава». А один полковник Иностранного легиона, тридцати четырех лет всего, производится в генералы – такого молодого генерала в Испании еще не было! Кстати, Пакито, он твой тезка – Франсиско Франко.