Гарсиа Маркес
Шрифт:
Откликнулся рецензией и другой экс-президент — Бетанкур, хотя и более сдержанно, — «ну да, это хоть и бесспорно талантливая, но либеральная интерпретация истории, не во всём для нас приемлемая». И действующий президент Колумбии Виргилио Барко роман «читал всю ночь напролёт…». И Фидель Кастро вскоре, буквально через несколько дней, отозвался о книге положительно, хотя и высказал замечания. (Все герои Маркеса одиноки, но особенно Патриарх и Боливар — и много в их одиночестве от одиночества друга Фиделя, который однажды признался другу Габо, что больше всего на свете ему хотелось бы «просто поторчать на углу какой-нибудь улицы».)
Публика же от романа в восторг не пришла. И критика. Не разносили, конечно, больше хвалили. Но как бы по накатанному, лауреатов Нобелевской премии по литературе за литературные произведения
Так или иначе, но «Генерал» из «лабиринта» не выбрался — ни в прямом, ни в переносном смысле. И роман очередной победой не стал. Да и не только в Боливаре дело. Рейган, Тэтчер при поддержке папы римского и пособничестве фактически капитулировавшего перед ними Горбачёва, как утверждает англо-американский профессор Мартин, вели наступление на коммунизм, в результате чего международная ситуация быстро менялась… Вместе с Берлинской стеной рушился миропорядок, человечество вступало в новую эру. «Больше всех пострадает Куба Фиделя, — пишет Мартин. — 1989 год будет годом апокалипсиса. И пока тучи сгущались, Гарсиа Маркес — невероятно! — почти всё время сидел в Гаване и писал роман о последних днях жизни ещё одного латиноамериканского героя — единственного, кто мог соперничать с Кастро и который, по мнению большинства историков, на закате своей политической карьеры превратился в диктатора». 9 июня на Кубе был арестован и предан суду генерал Арнальдо Очоа, «один из величайших кубинских героев Африканской кампании», друг Маркеса. Также были преданы суду и два других его друга: полковник Тони ла Гуардиа, кубинский Джеймс Бонд, как его называли, совершавший по приказам Фиделя и Рауля невероятные подвиги (теракты) по всему миру, и его брат-близнец Патрисио. Маркес в те дни вёл занятия в своей школе кинематографии близ Гаваны. Подсудимых признали виновными в торговле наркотиками, что равносильно измене революции, и приговорили к смертной казни. Семья Тони ла Гуардиа умоляла Маркеса вмешаться. Он обещал попросить Фиделя о помиловании. Но приговоры были приведены в исполнение, Кастро заявил, что не мог повлиять на решение суда. (Враги утверждали, что Очоа устранён, чтобы скрыть, что Фидель и Рауль сами были замешаны в крупном наркобизнесе в Карибском регионе.) Игнорируя советы даже самых близких друзей, Боливар казнил своего соратника генерала Мануэля Пиара за непокорность. «Более жестоко он не поступал никогда, — читаем у Маркеса, — но только эта жестокость позволила ему укрепить свои позиции: он снова сосредоточил управление страной в своих руках и уверенно пошёл по дороге славы».
Со своим романом о Боливаре, а больше со своей политической позицией, однозначной поддержкой Фиделя, социализма, коммунизма наш герой оказался на рубеже последнего десятилетия века между двух или даже трёх огней — как бравый солдат Швейк на передовой в бессмертном произведении Ярослава Гашека. Маркеса атаковали. Репутация его меняла конфигурацию (некстати прокатилась и волна сплетен о его любовных связях с молоденькими актрисами, «не школа кинематографии, а гарем Габо», клеветали завистники), атмосфера вокруг сгущалась. Стали поговаривать, что исписался, что, дескать, как и многие, — величина дутая, кончается великое противостояние супердержав, СССР и США, двух систем и мировоззрений, кончаются и эти художники, плоть от плоти противостояния, пройдёт немного времени — их и не вспомнят.
И действительно, несметное было множество таких, коих можно уподобить накипи на аккумуляторе, образующейся между выводными борнами со знаками плюс и минус (на вопрос, где плюс, а где всё-таки минус, история, конечно, окончательного ответа ещё не дала, потому и «искрит» то и дело). И всевозможные премии получали (в том числе Нобелевскую), и земные блага имели, и на короткой ноге были с власть предержащими…
И друзей, естественно, не становилось больше. Верный Мутис, как всегда, был рядом (будучи и за тысячи километров), он повторял, что Габо не
Маркес улетел в Париж и попал «с корабля на бал» — на празднование двухсотлетней годовщины взятия Бастилии. На торжественном ужине личный гость Франсуа Миттерана Гарсиа Маркес сидел за столом рядом с Маргарет Тэтчер («глаза Калигулы, губы Мэрилин Монро», по выражению Миттерана), напротив обворожительно-гламурной, говорящей на всех языках Беназир Бхутто (наследственной индийской княжны, дочери главы правительства Пакистана, в будущем тоже премьер-министра, первой в новейшей истории женщины — главы правительства мусульманской страны, своей трагической судьбой будто обречённой проиллюстрировать повесть Маркеса «История одной смерти, о которой знали заранее»). Придерживая белый платок-шаль на голове, выразительно глядя на нашего героя, Беназир отметила в своём тосте, что Великая французская революция «научила мир говорить и на языке коммунизма». Повисла пауза. И все присутствующие почему-то обратили взоры на Маркеса — он в ответ улыбнулся улыбкой Джоконды, как заметил потом Миттеран (и поинтересовался, что, собственно, его друг Габо этой загадочной улыбкой хотел сказать).
На следующий день, в Мадриде, на вопрос журналистов о возобновлении смертной казни на Кубе Маркес ответил, что казнили не за наркотики — за измену, а «измена карается смертью во всём мире, но Кастро не только против казни, но и против смерти вообще».
«…Генерал не оценил виртуозность ответа, но вздрогнул от озарения, открывшегося ему: весь его безумный путь через лишения и мечты пришёл в настоящий момент к своему концу. Дальше — тьма.
— Чёрт возьми, — вздохнул он. — Как же я выйду из этого лабиринта?!»
Последнюю фразу Гарсиа Маркес написал, по всей видимости, уже зная, что врачи обнаружили в его лёгких опухоль. Нельзя исключить, что онкологическое заболевание стало следствием многолетнего пристрастия Маркеса к курению — с журналистской молодости, с парижских ночных бдений на мансарде за работой он выкуривал по три-четыре пачки сигарет в день, хотя причины этого заболевания до сих пор, как известно, не установлены.
Как принято на Западе, ему не стали морочить голову и вводить в заблуждение обманом о простом воспалении лёгких, ему прямо сообщили: рак. Известие это Габо принял по-мужски. Первым, кто поддержал его, был Фидель, сказавший, что высылает за ним свой самолёт со своим личным врачом. Маркес всё же предпочёл лечиться на родине, в Колумбии. И вот тут ему снова удалось (теперь, двадцать с лишним лет спустя, когда пишутся эти строки, можно сказать с уверенностью) одержать большую победу. Прежде всего — психологически, силой воли.
После операции в 1992 году болезнь приостановилась. Но медицинское обследование через несколько лет выявило у Маркеса другую форму рака — лимфому. Ему пришлось перенести ещё две сложнейшие операции в лучших клиниках Лос-Анджелеса и Мехико и затем пройти продолжительный курс лечения. Он мужественно и стойко — сродни своим героям, прежде всего Полковнику — боролся с болезнью. Притом с переменным успехом, иногда он брал верх, иногда болезнь, — публично, как и всё, что связано с его именем.
В 1992 году выходит сборник «Двенадцать странствующих рассказов» — причудливое ожерелье из дюжины жемчужин прозы, основной темой которых явились, по словам Маркеса, «странные вещи, какие случаются с латиноамериканцами в Европе».
«Двенадцать этих рассказов были написаны за последние восемнадцать лет, — отвечал он на вопросы о том, почему двенадцать, почему рассказы и почему странники. — Пять из них были журналистскими очерками и киносценариями, а один — сценарием длинного телесериала. Ещё один я рассказал пятнадцать лет назад в интервью, а мой друг записал его на магнитофон, потом опубликовал, и теперь я заново написал его на основе той версии. Это весьма необычный творческий опыт, и о нём, мне кажется, стоит рассказать поподробнее, хотя бы для того, чтобы юноши, которые намереваются стать писателями, знали, сколь ненасытен этот порок — испепеляющая страсть к писанию».